Автор: Вероника Мелан

Имейл: [email protected]

Из серии романов «Город»

«Санара»

13.05.20

 

От автора: В скобках я, как всегда, указываю музыку, под которую создавались части. 

 

 

Санара

 

Глава 1

 

 

 

Мир Аддар. 

Остров Софос. Замок Доур.

 

Аид.

 

Толстая каменная кладка замка глушила грозовые раскаты, и, если бы не высокие дребезжащие сводчатые окна, Верховный Судья вообще не помнил бы про грозу. Собственно, он и не помнил, потому что смотрел на старое черно-белое фото с оторванным уголком. Мика на нем улыбалась – открыто, весело, как умеют улыбаться либо дети, либо те, кто не познал в жизни горя. Тогда она не успела его познать, ей было шестнадцать. За ее спиной стена старого амбара; Аиду помнилось, как горько и терпко пахла под солнцем растущая позади полынь. До боли яркое лето, жаркое, густое на события, как и все те, когда он был молод. А еще горяч темпераментом и непробиваемо эгоистичен…

Двадцать лет прошло. Двадцать.

Не верилось.

Цвет старой фотографии делал глаза Мики примитивно карими, но на деле они были шоколадными. Удивительными. Очень редко, когда Санара разворачивал шоколад, он сравнивал оттенок плитки с ее глазами и всегда мысленно качал головой – нет, у нее были насыщеннее. Чище, гораздо глубже. 

Карточка потрескалась, поблекла от времени. Скоро, если продолжать держать ее каждый вечер, рассыплется от прикосновений. В ламинат бы, вот только даже пластик – как очередная стена, а стен между ними хватало. Стена прошедших пары десятков лет, стена ее смерти. 

И мозг молчал. Не выдавал, сколько Аид ни силился себя превозмочь, формулы Моста Времени, ведущего в тот далекий жаркий полдень. Ни всполоха, ни искры, ни даже первого завихрения, а ведь он строил этих самых Мостов по десять, иногда двадцать штук в день. Почему не с ней? Бессильно нахлынул и сдал назад, как прибой, гнев. 

Наверное, Микаэла прокляла его умирая. Сперва отказала ему, изнывающему от первой любви, во взаимности, после и вовсе отвернулась. Он не убил ее, нет. Но тогда, будучи восемнадцатилетним, умеющим делить жизнь лишь на белое и черное и едва открыв в себе дар Судьи, он более всего на свете возжелал ее мучений. 

И они все для нее сбылись. 

Ей не было и семнадцати, когда Мика замотала себе руки и ноги веревкой и свалилась в вечернее озеро с причала. Это был суицид по его вине и, значит, убийство – событие, которое он давным-давно пообещал себе исправить.

Ум молчал. Формула Моста Времени немо глядела на Верховного Судью из глубины, как незажженный фитиль пушки.

Фото пришлось бережно вернуть на место. Когда-нибудь он обязательно все исправит. 

Но, увы, не сегодня. 

 

Жить в замке уже не первую сотню лет обязывали всех Судей, но Аид так и не привык ни к высоким гулким коридорам, ни к гуляющему под потолком эху, ни к многочисленным, живущим собственной жизнью, звукам. Все не мог решить, принять сей факт или навести свои порядки? Может, потребовать себе «нормальное» отдельное жилье, напоминающее тот дом, в котором он жил на Уровнях? Со стульями на кухне, с прямоугольными окнами (а не с этими гротескными, похожими на церковные витражи), с вытяжкой над электрической плитой. Здесь ему готовили повара – вниз, на кухню, он спускался за последние пять лет всего раз или два. Обедал за длинным столом под канделябрами редко, слуг вообще сравнивал с призраками, по крайней мере, никто из тех, кто убирал пыль или мыл полы, ему на глаза не попадался. Год назад он не вытерпел, поставил в «тронном» зале перед камином мягкие удобные кресла, заменил стол и приказал оборудовать на современный лад спальню. До сих пор испытывал наслаждение от соприкосновения с хромированными кранами новой ванной комнаты и когда бросал взгляд на широкое зеркало и сверкающий кафель. Конечно, «этаж посетителей» трогать не разрешалось – Правящая Триала считала, что замок Судьи внешним видом и внутренним убранством должен навевать страх, а какой страх возникнет от созерцания современных интерьеров? Хорошо, что посетителей мало, что они редки, и что ему самому не часто приходилось спускаться в мрачный «домашний» зал Суда, благо под него давно выделили отдельное помещение в центре Софоса.

«Спать здесь или вернуться на Уровни?»

Он как раз пытался решить эту дилемму, стоя в коридоре у широкой лестницы, когда вдруг тихим писком прямо в ухо поступил прямой сигнал от Дрейка Дамиен-Ферно.

 

*****

 

Мир Уровней. Нордейл.

 

– Что-то срочное?

Глупый вопрос. Но иногда беседа велась глупыми вопросами, суть не менялась. Старинные часы в углу тихо и услужливо пробили час; если бы не лунный свет, очертания предметов слились бы с чернотой, однако присутствующих это не смущало, оба прекрасно видели в темноте.

– Сам как думаешь? Стал бы я звать тебя во втором часу ночи… сюда?

Дрейк иногда напоминал Санаре Элементала с родной планеты – инородного «чужого» со сверхспособностями и крайне запутанной логикой. Однако в отличие от Элементалов, Начальник изъяснялся на человеческом языке, и это облегчало общение. 

А насчет «сюда»… Действительно, Аид до этого момента ни разу не находился в жилище Творца Уровней. В Реакторе – многократно. В личном пространстве? Никогда.

Наверху ощущалось присутствие спящей женщины – мирной и расслабленной, тщательно оберегаемой тем, кто сейчас сидел напротив. У подлокотника кресла стакан со слабым алкоголем и льдом – Дрейк после работы не пытался напиться, скорее, о чем-то думал, расслаблялся. И в процессе «расслабления», намеренно или же случайно, нащупал тревожный факт, иначе глухой ночью в чужой гостиной не сидел бы гость.

– Ты меня знаешь, я редко сканирую чужие пространства, здесь дел хватает…

Прозвучало устало и цинично. «Здесь дел хватает…» – даже не преувеличение, преуменьшение из уст того, кто создал и самолично много лет стоял у руля Уровней.

– …но в этот раз я зачем-то посмотрел историю Аддара… Интуиция.

– Прошлую?

– Будущую.

И тишина. 

Качалась у открытой двери балкона тонкая занавеска – здесь, как и на Софосе, зацветали в садах кусты. Кутала всех нежной любовью весна; звенела ранними голосистыми сверчками снаружи ночь.

– Я бы посоветовал тебе насторожиться и кое-что предпринять.

«Я слушаю», – мог бы ответить Аид, но он и так превратился в сплошные уши, Начальник знал об этом. 

– Не могу приказывать, могу только рекомендовать. Сам знаешь, в том мире я тебе не Начальник, пустая формальность.

«Говори».

Звякнул в стакане лед.

– Я не нашел точку «невозврата» по Карте Судьбы, но я нашел того, с кого все закручивается в фатальный узел. Грядет война, Аид.

– С кем?

– С Элементалами. И человеческая часть твоего мира проиграет ее.

То был момент, когда Санара, как пес в дождь, стряхнул с себя накопившуюся за часы работы усталость.

– Ты уверен?

– Уверен ли я? – Невзрачный на первый взгляд мужчина редко усмехался. И еще реже делал это таким мрачным весельем, как теперь. – Девяносто шесть и четыре процента…

Впору бы сматериться или услышать, как сердце пропустило удар, но Аид, подобно статуе, молчал. Он всегда молчал, когда требовалось действовать быстро, точно и очень аккуратно.

– Смотри сюда…

Между собеседниками в воздухе высветилась голограмма: приятное молодое женское лицо внутри желтого квадрата.

– Остров Софос, твой родной дом. Ее зовут Леа Ренале, двадцать лет, студентка института научно-исследовательских и экспериментальных технологий. Точнее, вот уже несколько дней как выпускница факультета Элементалогии. Это она через два месяца сумеет расшифровать чужеродный алфавит и начнет переводить первую книгу Древних. А еще через полгода представит вашему Конгрессу научный труд о первых шагах по «коммуникации с расой Элео», получит награду высшей степени, присоединится к группе ученых, желающих наладить первый «контакт».

У Аида сохло в горле.

Раса людей на его планете жила с Элементалами бок о бок тысячелетиями. И контакт еще ни разу не был налажен – не в той мере, в какой надеялись на него люди. Раса Древних слышала и воспринимала человеческие попытки связи, но никогда не отвечала на них.

– «Контакт» состоится?

– Да. Но положительные результаты будет приносить недолго. Вскоре назреет непреодолимый конфликт…

Санара не хотел слышать историю, которая никогда не получит продолжения. Дрейк прочитал все по светящимся в темной комнате белым светом глазам.

– Я знаю, она молода и ничего не нарушала. Уговори. Повлияй. – «Это не приказ. Совет».

Ты умеешь.

Последнюю часть фразы Начальник не стал произносить вслух. Они оба знали, что последнее, чего захочется любому разумному человеку, это испытать на себе влияние и «уговоры» Верховного Судьи.

 – Если нет, деактивируй.

«Какие шансы на мирный исход в случае деактивации?»

Они слишком долго работали вместе, чтобы при каждом вопросе раскрывать рот. 

Дрейк двинул пальцем, экран отобразил цифры.

– Если Леа не расшифрует алфавит Древних, расы на Аддаре будут мирно сосуществовать следующие… лет четыреста пятьдесят. Насколько я вижу отсюда.

«Ясно».

Аид больше не «спал» – он запоминал. Черты женского лица, имя, адрес, дату рождения. На автомате отметил, что двадцать один год ей исполнится завтра. В том случае, если мисс Ренале окажется достаточно умной и восприимчивой к совету свернуть в сторону с выбранной дорожки. 

– Я сказал.

Подвел итог Дрейк, салютуя гостю пустым стаканом.

– Я услышал.

Чужой дом Санара покинул не прощаясь.

 

*****

 

Аддар. Остров Софос. 

 

Леа.

 

(HONNE feat. BEKA – Crying Over You)

 

Солнечное утро; птичий гомон за окном. Я открыла глаза и первым делом посмотрела на часы – десять тринадцать. Фух, могло быть и хуже. Когда ложишься спать далеко за полночь (иногда очень далеко за полночь), есть шанс проснуться в обед, а сегодня подобная вольность мне запрещена – планов громадьё. К часу дня с восточного острова в аэропорт прилетит отец, откуда сразу направится на Иттан. Боже, мама с сестрой это сделали! Арендовали для празднования самый маленький и самый элитный островок с одной-единственной на нем постройкой – белокаменной виллой Лемье (с беседкой и бассейном), которую в обычные дни могли позволить себе только состоятельные жители столицы. Но сегодня – особенный день, день моего рождения. И означал он для меня многое. Во-первых, мне двадцать один, и это значит, что я совершеннолетняя и отныне могу строить собственную жизнь по законам исключительно своей логики и зову сердца. Во-вторых, это полная свобода. Потому что окончился институт, а вместе с ним расчерченные на клеточки бесконечных занятий и экзаменов дни. Отныне – нет чужому расписанию, да – крыльям за спиной для исполнения всех мечт и желаний. В-третьих, с сегодняшнего дня я официально имею право выйти замуж, а Кевина (по слухам моих подруг) недавно видели в ювелирной лавке...

«Интересно, мое обручальное кольцо будет с консервативным прозрачным камнем? Или же с голубым, означающим вечную верность? Может, с розовым – символом бесконечной нежности?»

Хоть с каким – зеленым, фиолетовым, радужным, – неважно. Важно, что мы с моим парнем, знакомым мне еще с первого курса и узнанным вдоль и поперек, как висящая в шкафу любимая клетчатая рубашка, получим право законно соединить наши судьбы. За пять лет уже почти родные. Притерлись, срослись, прошли университетские трудности, кружки, столовую и одну на двоих диссертацию. Кому еще доверить свое счастливое «жили долго и счастливо», как не ему?

На полке тисненный узором и недавно врученный мне деканом красный диплом.

«Наконец-то. Я специалист. Отныне могу посвятить все свободное время им…»

Им – Элементалам. 

Не знаю, как другие представители человеческой расы не видели в них чуда, я – видела. С самого детства. Когда наблюдала полупрозрачных людей в парках, когда гонялась, как за мыльными пузырями, за их светящимися шлейфами, когда силилась поймать их за руку. Тогда не знала, что наши соприкосновения невозможны, что мы живем в сдвинутых по вибрационной сетке реальностях, четырехлетней мне сложную терминологию было не разуметь. Я просто верила, что эти существа волшебные. Потому что только волшебные люди могли оставлять за собой светящиеся следы, растворяться посреди улицы и напевать тихие, почти неслышные песни. А также соединять все острова невидимыми мостами, создавать бесшумные моторы для аэролетов и единый источник энергии, от которого теперь без нужды в электростанциях питался Софос. Уже молчу о многочисленных поющих арках, магических камнях среди заброшенных руин замков и Воротах Правды на Эрете – острове заключенных. Никто и по сей день не понял, как они работают.

А люди даже не могут сказать Элементалам банальное «спасибо», что в высшей степени несправедливо, учитывая, сколько «чужих» благ мы ежедневно пользуем. Ничего, я составлю алфавит, ведь я уже – пусть пока совсем чуть-чуть – начала понимать его.

Впереди свобода и лето, я брошу все силы…

«С днем рождения, котенок. Сегодня в шесть, как договаривались?»

Смска от Кевина заставила меня улыбнуться. Звонки, поздравления – скоро все потечет рекой. Родня и знакомые уже привыкли к тому, что я сова – ложусь не раньше трех. А что поделать, если ночью Элементалов видно отчетливее всего? Их так сложно засечь среди солнечного света и людской толпы днем, зато ночью… Ночь – мое время. Во тьме мои глаза различают, что часть их соткана из Воды, другая часть из Огня или Воздуха. В редких случаях – Эфир. Я со всем этим когда-нибудь разберусь, ведь есть огромное желание и еще сохранились в библиотеках книги.

«Да, в шесть, в Бонзе», – напечатала я, отправила следом виртуальный поцелуй и отложила телефон. Потянулась в постели – пора подниматься. Скоро позвонит мама, спросит, чем лучше украсить праздничный торт, который она печет для меня каждый год, а следом осыплет градом благостных пожеланий любимая старшая сестра. Отличный день, безумно счастливый. Дорогая вилла, слепящий бликами синий океан и вся семья в сборе! Наконец-то, ведь отца я не видела уже долгих четыре месяца. 

 

– …ты знаешь, что ему выдали премию? Он говорит, что приготовил тебе какой-то «супер» подарок, но даже мне не сказал какой, не спрашивай…

Я не спрашивала. Я чистила зубы и прижимала телефонную трубку к уху. Собственно, маме от меня требовалось немногое – слушать. И я слушала. Иногда мычала в знак согласия.

– Орехи и шоколад сверху, как всегда?

– М-м-м.

– Может, ягод еще свежих? На рынок такие сочные завезли, что я не удержалась, купила. Добавим?

– М-м-м! – раза в два радостнее предыдущего.

– Поняла. Крем для коржей и пропитку я уже сварила. Судя по запаху, все получилось отлично… Леа, ты на морском будешь в полвторого? Без опозданий?

– М-а-а-а…

Звякнула о стеклянный стаканчик промытая под струей воды щетка, я принялась полоскать рот.

– Все, ладно, я слышу, что ты там перья чистишь. Встретимся на Иттане. Боже, там так красиво! Ты еще увидишь…

Отбой, короткие гудки. В высоком зеркале ванной отражалась худощавая русоволосая девчонка – гибкая, как тростинка. Узкие кости, узкая талия, пацанячьи бедра. Ну да, у меня не наросло в нужных местах, как у многих, и теперь уже, наверное, и не нарастет. Ровный носик, аккуратный рот, хитрые, как будто я с детства что-то задумала, глаза. Я такая, какая есть, я – Леа. Очень счастливая Леа.

 

*****

 

Аддар. Остров Софос.

 

Аид.

 

(HammAli & Navai – Прятки)

 

Голубая рубашка поло, отглаженные брюки, кожаный ремень, мокасины – местная штатская одежда была ему так же непривычна, как и жара на улице. Здесь, на Аддаре, Санара проводил большую часть времени либо в собственном замке, где холод держали цепкие стены, либо в судах и тюрьмах, где теплую температуру заключенные знали лишь по воспоминаниям. К тому же его почти всегда укрывала черная хламида-плащ, которая визуально проявлялась тогда, когда он полноценно включался в работу. Сейчас же Аид намеренно из работы «выключался», ему не нужно было выносить вердикт, ему требовалось просто поговорить.

Почти одиннадцать утра; весна жаркая, решившая примерить на себя роль лета – в воздухе пух, терпкий, кружащий голову запах цветущих яблонь. Трава на клумбах после ночного дождя глянцевая, блестящая, почки выпустили листву даже на ветвях привередливых к устойчивой погоде деревьях Эйе. 

Еще сильнее цветами пахло внутри магазина, куда он вошел следом за «целью». «Клео», лавка растений неподалеку от дома девчонки, предлагала горшки с зеленью, а также свежие и не очень букеты тем, кого настиг праздник, или тем, кому хотелось романтики. Аиду не хотелось ни того ни другого, он наблюдал за стоящей у прилавка Леа. Молодой, очень гибкой сознанием и телом, исполненной вдохновения, словно фонтан с небесной манной. Совсем девчонка.

Он тяжело вздохнул, поморщился. Нет, не аллергия на пыльцу, но вдруг на секунду придавило сходство с Микой – мимолетное, едва уловимое. Та же аура счастливой безмятежности, сердце полное надежд, увлеченность. Именно ее терять сложнее всего и очень болезненно приходится восстанавливаться, но лучше уж потерять увлеченность, чем саму жизнь, ведь так? Санара в какой-то момент расслабился, занырнул в чужую ауру счастья, ощутил себя лежащим на теплом крыльце сытым котом – рядом со ступенями колышется молодая тугая трава, копошатся у амбара непойманные мыши, ласково кличет в дом на миску молока хозяйка…

– Вот эти? – Внимательная продавщица бросила на посетителя строгий взгляд, мол, сейчас разберусь с девушкой и подойду к вам.

«Цель» выбирала букет, точнее «букетик». Себе? Небольшой, состоящий из мелких желтых и розовых цветков, способный утонуть в вазе, но хорошо бы уместившийся в кружке или стакане. 

Санара шагнул ближе, почти поравнялся с Леа у прилавка. 

– Как, говорите, они называются? 

– Зедельфилла. 

– Как мудрено…

– Симпатичные, – вдруг вставил слово Аид, намеренно привлекая к себе внимание. На него тут же взглянули удивленные и чуть хитрые глаза – радужка цветная от бликов. Он привычно ускользнул от взгляда.  

– Правда? Мне тоже нравятся. Будут здорово смотреться на кухне, где желтые обои, да?

Она разговаривала с ним, как с другом – легко и непринужденно. Непуганая, веселая, не знающая ни бед, ни настоящих обид. Призрачное сходство с Микой усилилось. Разве что глаза не шоколадные, а… светло-карие? Медовые? Он бы разобрал, если бы выносил приговор, но его прямой взгляд никто не выдерживал, «спекался», и потому прямо ни на кого он давно не смотрел. Привык.

– Нам нужно поговорить… Леа.

Рядом с его плечом вздрогнули – не снаружи, внутри. Все верно, она не называла ему своего имени. 

– С днем рождения, – произнес он глухо, – жду тебя на улице.

 

(Hailee Steinfeld – End this [L.O.V.E.])

 

Его наставник – старый Судья Кравад – славился истинной любовью к своей профессии и неоправданной жестокостью, Аид же подобное качество не перенял. Он никогда не казнил собственноручно, убивал в случае крайней нужды, вердикты выносил просто глядя в глаза. В этом и заключался дар – Санара видел сознание того, на кого смотрел: прошлое человека, его помыслы, текущие намерения, детские и взрослые психологические травмы, уровень агрессии. Редко приговаривал к смерти (хотя случалось и такое), чаще выбирал путь принудительного изменения чужой судьбы – умело переставлял «пешку» из одной клеточки в другую. Отчетливо и точно выбирал из бесконечности уже существующих вероятностей ту, где преступник ощущал бы себя хуже всего, сдвигал точку фокуса. Если бы кто-то попросил Аида наглядно описать процесс, то он ответил бы: «Это как бесконечный нотный стан, сотканный из тысячи светящихся линий. Я лишь смещаю ноту…» Он ни к кому не прикасался руками – ни своими, ни чужими, – просто смотрел в глаза, и самые жесткие и черствосердечные преступники, предчувствуя близкий конец, взвывали под этим взглядом. Ломались все, никто не выдерживал.

Случайные же прохожие, поймав направленный на них белесый отсвет зрачков Судьи, чувствовали себя так, будто их на мгновенье выдернули из жизни. Поместили из жары в стужу, просветили небесным рентгеном, препарировали и распятыми, привязанными к операционному столу, оставили выжидать финального решения. Несмотря на невидимую анестезию, которую Санара неизменно использовал в процессе, им было очень и очень страшно.

Поэтому на подсевшую на лавочку Леа Аид не посмотрел, продолжал созерцать склонившегося над велосипедной цепью паренька метрах в двадцати от них, у дальней клумбы. Слушал гул машин, чувствовал, как печет макушку солнце и как изливается нетерпение из его соседки – той хотелось поскорее уйти. Но не позволяла вежливость или же желание прояснить, откуда посторонний, ни разу не встреченный ей ранее человек, знает имя…

– Простите, мы знакомы?

В ее мыслях океан, скорая встреча с отцом, вопрос о суперподарке «Папа, что ты мне приготовил?». Леа была уверена – это что-то грандиозное, отец не разменивался на мелочи, а если уж премия…

Ее было так просто читать, это даже казалось трогательным. Никакой закрытости, никакой защиты – мягкое податливое сливочное масло. И говорить об их «незнакомстве» не имело смысла, она прекрасно знала об этом сама. 

– Хороший день, правда? Отличный, – начал он мягко, хотя в его работе мягкость требовалась крайне редко. Скорее обратная сторона медали.

– Хороший.

Ее изучающий взгляд ползал невидимой мошкой по его рукам – очень мощным запястьям, предплечьям, бицепсам. Наверное, в рубашке с коротким рукавом он смотрелся рельефным, готовым к соревнованиям атлетом. Не объяснять же ей, что для мощного ментального умения прокачанное физически тело – важное требование.

– Так… о чем вы хотели со мной поговорить? 

Санара перевел взгляд на застывший в тонких пальцах букет из мелких желтых цветов. 

– Лето, двадцать один год, вся жизнь впереди – разве это не прекрасно? 

Действительно, тянуть не имело смысла.

– Откуда вы знаете про мой день?..

– Любящая мать, чудесная сестра, – перебил Аид, – скорая встреча с отцом. Здоровым, сильным, улыбающимся. Любимый парень, который вечером сделает предложение…

Леа немо открывала и закрывала рот. В бешеном темпе искала объяснение тому, откуда какой-то незнакомый тип может знать про отца, сестру и Кевина. Совпадение?

– Хочешь, чтобы так все и осталось? Все здоровые, счастливые, довольные.

– Послушайте…

Он как будто ей угрожал, а она не понимала за что. И действительно, угрожал ли? В конце концов она выписала ему презумпцию невиновности – помиловала, мысленно приписала некие положительные качества, которых в нем не было. Ах, молодость и милая наивность. 

– Не знаю, откуда вы знаете про моих родных, но да – все счастливые и довольные. А за поздравление спасибо.

Она собралась уходить. Секунда – поднимется со скамейки, скроется в тенистой аллее парка, а через минуту думать забудет о непонятном мужчине в голубой рубашке. Подумаешь, странный тип… Просто серое облако, прошедшее стороной.

– Если ты хочешь видеть свою жизнь безоблачной и дальше, ты должна мне кое-что пообещать.

Он перемещал взгляд все ближе к ее лицу – оглядел узкие запястья, руки-веточки, дошел до родинки у плеча прямо под танцующем на ветру рукавом блузки. Вернулся взглядом к букету, с удовольствием отметил, что градус напряжения возрос. Чем он выше, тем ближе понимание.

– Почему я должна вам что-то обещать? 

– Потому что, если ты этого не сделаешь, сегодня все начнет рушиться.

Неуверенность, замешательство, примесь страха – реакция как по нотам. 

– А обещаешь ты мне следующее: начиная с этого дня и навсегда, ты прекращаешь заниматься Элементалогией в любом ее проявлении.

– Что-о-о?

Возмущение, долетевший издалека предгрозовой ветер в виде гнева.

«Да как вы смеете пытаться лишить меня того, что я больше всего люблю?»

Ему не стоило затевать этот разговор в ее день рождения. Это было в высшей мере жестоко – не позволить ей напоследок насладиться, отпраздновать, погулять и побыть свободно-счастливой. Однако Санара знал, что именно в этом состоянии чаще всего увлеченных людей, ввиду переключения на парящую волну, накрывают озарения, и не мог этого допустить. У эффекта бабочки есть один неприятный аспект – никогда не знаешь, какой шаг становится критичным на пути развития нежелательных событий. Увы, рисковать нельзя. 

– Воспринимать меня несерьезно – большая ошибка, – продолжил холоднее.

– С меня хватит.

Она почти успела подняться, когда он резко бросил «Сядь!», и Леа припечатало обратно к лавке так быстро, будто вес ее с шестидесяти килограмм увеличился до полутонны. 

– Хочешь и дальше счастливую жизнь, будь готова за нее заплатить. – Его так и подмывало посмотреть ей в глаза, но он держался. – Даешь мне обещание, и я исчезаю из твоей жизни, будто никогда не появлялся в ней.

– Я ничего не собираюсь вам обещать.

«Тем более этого».

Жаль, что простой и мирный путь ни с кем не срабатывает. Придется усложнять.

– Во сколько рейс твоего отца? В одиннадцать тридцать? Через десять минут посадка…

– Напомнить вам про закон и органы правопорядка?

Злой и взъерошенной кошкой она вступила в бой. Похвально.

«Я сегодня же напишу на вас заявление».

Про закон… Аид заледенел еще на пару градусов. Закон – его тема.

– Напомнить? – отрезал недобро. – Нравится это слово? Давай тогда тебе кое-что напомню я. У твоей матери слабое сердце – аритмия, таблетки, постоянные наблюдения у кардиолога, верно? Стресс сегодня будет ей совсем некстати. Что напомнить дальше? Может, про сестру и твою прекрасную племянницу? Сколько ей сейчас, три? Дети такие непоседливые в этом возрасте, за ними глаз да глаз. Сечешь? Только отвернулся, и – оп! О чем напомнить еще? Ах да, про аэролеты, на одном из которых вскоре полетит твой отец…

Волны чужой ненависти омывали его, как мутный прибой.

– Аэролеты – стабильные машины!

– Стабильные. Если только не попадают в грозовой фронт выше шести баллов. И как нехорошо будет, если такой на пути случится…

Происходящее казалось Леа не то сном, не то непонятно откуда свалившимся на нее недоразумением. Сегодня самый счастливый день ее жизни, в нем попросту не может быть беды. 

– Вы… бредите.

Увы, он не бредил. Сместить фокус жизни Леа туда, где все это произошло – раз плюнуть. Шаг за шагом он додавит ее, наступит на хрупкий хитиновый панцирь железным ботинком, услышит привычный характерный хруст. Вопрос времени.

Больше ей не нравились ни его мощные рельефные руки, ни мужественный профиль, который женщины чаще находили бы привлекательным, если бы ни его взгляд. Лишь бы не проявилась и не напугала ее до колик черная хламида, но за этим Санара следил.

– Отступаешься от Элементалогии – живешь спокойно.

– Я уже ответила!

Процедила, как отрезала.

– Жаль. – Ему действительно было жаль. – Сколько тогда всего неприятного может сегодня случиться.

– Да пошел ты!

Вот и славно, вот и перешли на «ты».

Леа взвилась с лавки пружиной, и он не стал ее удерживать. Усмехнулся тому, что сквозь податливое масло вдруг проступил в ней стальной стержень, сам не понял, огорчился ли тому, что легко не будет.

Она неслась по направлению к дому прочь от него и его ужасных слов, забыв про зажатый в руке букет.

– Встретимся чуть позже, Леа, – напутствовали ее тихо.

Кажется, неплохо бы купить воды. Где тут ближайший киоск?

 

 

*****

 

Леа.

 

«Пап, у тебя все нормально?»

Триста раз по пути домой я обещала себе, что не поверю ни единому сказанному мне слову. Не дам испортить себе настроение, не поддамся, не буду никому звонить!

Но набирала отца вот уже шестой раз кряду – «номер вне зоны досягаемости…»

Значит, уже внутри, уже летит.

Долго сидела на кухонном диване, успокаивалась, глядела на переставший отчего-то радовать букет в стакане.

«К Охранителям? Что я им скажу, что мне угрожал какой-то придурок? Лучше отцу, когда встретимся…»

Спустя несколько минут решила – это завистник. Наверняка знакомец или родственник декана, который всегда желал найти мне замену в коллективе исследователей Элео. Конечно, получил доступ к моей личной истории, прочитал имя, дату рождения…

«И про родню?»

«Ну, про родню не так уж сложно узнать через друзей».

Заплатил за информацию, пришел до того, как меня назначат руководить группой ученых, знал, что я на пути к грандиозному успеху. Может, Кевин с кем-нибудь не тем поделился… А после поздно будет что-то менять, вот этот и пришел угрожать до. Сволочь!

Котел раздражения внутри еще булькал, но уже успокаивался. Не так сильно грохотала о невидимый раскаленный обод крышка.

Спокойно. Жизнь продолжается, это все тот же мой прекрасный день и его ничто и никто не испортит. Те же радостные желтые обои, теплый солнечный свет, блеск луча на выпуклой вазе. Вдох-выдох, ровное биение сердца. Талантливым исследователям часто мешают идти наверх, но я не сдамся и однажды доберусь до вершины.

Прежде чем приступить к уборке квартиры, я не удержалась и проверила на сайте метеорологов – грозового фронта на пути рейса ТС-204 не наблюдалось.

Мандабол – вот он кто, – клубилась я мысленно, доставая из шкафа пылесос. – Даром, что руки привлекательные и профиль красивый, как у статуи.

Однозначно мандабол!

Слово мне нравилось.

 

К тому времени, когда на сотовый позвонила мать, ковры во всех комнатах пахли моющим средством, поверхности полок и столов блестели, в углах после швабры ни миллиграмма пыли.

– Алло!

Я бодрая, полностью успокоившаяся и вернувшая приподнятое расположение духа.

Сколько прошло, полтора часа? Почти два?

А на том конце рыдали.

– Мама, что такое? Мам?!

– Леа… его аэролет… попал в грозу…

Моя способность слышать моментально нырнула в болото – уши закупорились, сознание поплыло.

– Не может быть…

– …Они сели на воду, а ты ведь знаешь, что А-7 слишком тяжел для воды… Папу вытащили из океана, вода в легких. Откачали, но он в реанимации… Я сейчас к нему. Вы с Герой празднуйте, ладно? Не отменяйте виллу, но мы не приедем…

– Мама, я выезжаю…

– Не вздумай, я с ним, он стабилен. Только придется без торта – не привезу…

Вода в легких. Операция не нужна, но он в реанимации…

Долбил виски невесть откуда взявшийся отбойный молот, выпала из рук тряпка. Я кое-как удерживалась от того, чтобы не осесть на пол прямо возле стола; сотовый давно пищал короткими гудками.

Совпадение. Грозового фронта не было по прогнозам…

Совпадение?

Меня знобило посреди теплого дня.

Это случайность… Отец выберется, он сильный.

Какое-то время я сидела в тишине, неспособная соображать или же не желающая этого делать. Облако, кружившее до того в отдалении на горизонте, все-таки закрыло собой солнечный свет. Плавали в косом луче света поднятые пылесосом невесомые пылинки – их все не убрать, сколько ни старайся.

Мне отчаянно требовалось чье-нибудь душевное тепло, рука поддержки. И потому, когда разразился трелью стационарный телефон, я направилась к нему, как измученный жаждой нищий к протянутой фляге. Пусть это будет тетя, бабушка или же одна из подруг… Пусть мне скажут те самые банальные слова поздравления, к которым раньше я относилась снисходительно, пусть пожелают «добра», «здоровья», «радости», «счастья» или же чего угодно. Я во все поверю, укутаюсь в это, завернусь, как в теплый плед. И полегчает.

– Алло…

– Я предупреждал, – раздался на том конце мужской голос, который я успела возненавидеть. 

Рвануло в неконтролируемый галоп сердце.

Безо всякого ответа трубкой о телефонный аппарат я брякнула так, что будь то не трубка, а челюсть, у нее выпали бы все зубы.

 

*****

 

– …Незнакомец в парке угрожал вам? Чем именно? Грозил лишить вас жизни, нанести увечья?

– Да… он… нет.

Охранитель низшего чина, оставшийся дежурить в управлении, откровенно скучал. Мятая рубашка, такое же мятое, уже уставшее от жизни, хоть и молодое лицо. Сутулый вид. За окном жара, беспечно звенит день; в кабинете прохладно, убрано, но неуютно. Я стойко держалась под неприветливым взглядом.

Хотелось бы мне ответить «да, сволочь, угрожал!», но мужик на лавке – обидно признавать –  напрямую этого не делал. Все юлил, мол, жизнь хрупкая, судьба изменчива, здоровье родителей не вечно – вдруг все рухнет?

– Доставал при вас оружие?

– Нет. Но говорил, что, если я не брошу заниматься научным трудом, все начнет меняться в плохую сторону. И начало.

– То есть незнакомец вам не угрожал?

Ему хотелось побыть снаружи – следователю. Не здесь, где тихо и пусто, где в коридорах не слышны даже редкие шаги, а в сквере, откуда доносилась веселая музыка. Постоять в тени деревьев, покурить, размять затекшие от долгого, а главное, бессмысленного сидения на стуле, плечи. Он бы давно ушел, оставив на двери телефон для срочных нужд, быть может, прогулялся, съел мороженое, но явилась я. И осталось лишь кидать тоскующие взгляды на пыльное окно. Настоящие сложные дела решались быстро и сразу же передавались в Суд, а этот был обречен принимать граждан, подобных мне.

– Угрожал… Но не напрямую, завуалировано.

Тяжелый вздох.

– А чем именно вы занимаетесь?

– Элементалогией.

Хорошо, что сидящий напротив не хмыкнул вслух «это ж одно с мифологией». И веры мне, судя по равнодушным глазам, сделалось еще меньше.

– В этой науке есть что-то важное?

– Есть, конечно! Или будет. Я не знаю… пока.

Наш диалог расползался по швам, как тонкая бумага, измазанная в клейстере. 

– Грозили надавить на ваших родителей? Родственников?

– Этот мужчина сказал, что аэролет моего отца попадет в грозу, которой, между прочим, не было на метеорологической карте. И он попал!

На меня смотрели безучастно, как на душевнобольного, которому полагалось пятнадцать минут в день беседы с доктором «по душам».

После продолжительной паузы подъехал, придвинутый чужой рукой, по столу пустой лист бумаги, следом была предоставлена ручка.

– Пишите.

– Что… писать?

– Заявление.

Я, никогда в жизни не писавшая заявлений, растерялась. 

– Как его составить? Поможете?

– Конечно. «Я, такая-то, такая-то, хочу подать жалобу на неизвестного мне пророка за то, что его предсказание сбылось…»

– Я не хочу подать жалобу на пророка, – булькнула во мне злость. – Он сделал ее – эту грозу.

– Создал дистанционно? Соткал из облаков?

– Да. Чтобы аэролет отца упал.

– Тогда пишите: «Прошу призвать к ответу человека, ответственного за создание грозового фронта по таким-то координатам…»

Управление я покинула быстрым шагом, предварительно скомкав чистый лист бумаги и швырнув его в урну.

 

*****

 

Вызвать такси и вернуться домой? Это утро – мирно шумящее зеленой листвой и играющее бликами солнца – научило меня бояться улицы. Нахождение внутри собственной квартиры, впрочем, тоже. Страх, оказывается, вещь цеплючая, сосущая силы и кровь не хуже голодной пиявки. Вокруг здания органов правопорядка потрескавшиеся дорожки, на дорожках сбившийся в стайки пух с мшистых деревьев. Раньше бы я удивилась и порадовалась этому факту (как рано!), теперь радовалась лишь виднеющемуся сквозь растительность забору.

«Сюда он не сунется».

Одиночество в день рождения – вещь мной не особенно приемлемая, а уж в такой день рождения…

– Мам? – набрала я знакомый номер. – Я к вам приеду?

И спустя пару минут обреченно опустила трубку. Потому что «все в порядке, я с ним. Ты, пожалуйста, езжай на виллу, побудьте там с Герой и Данкой, хоть одно светлое пятно для меня в этом дне…»

Я вздохнула – меньше всего хотелось отправляться на речной вокзал, а оттуда на элитный остров.

Хлопнула позади дверь управления; прикуривал сигарету, стоя на крыльце, знакомый мне следователь – наконец-то он получил шанс оставить на двери телефон и подышать воздухом.

 

(The Tech Thieves – Lighthouse)

 

Торговый центр через улицу привлек меня двумя вещами: наличием в нем большого количества людей и открытыми кафе. Первое поможет чувствовать себя в относительной безопасности, второе – заполнить желудок, пустующий с момента пробуждения. Из дома в цветочный магазин я сорвалась уверенная, что вернусь быстро, позавтракаю, поеду в косметический салон. Не поехала.

Столик на втором этаже я выбрала такой, чтобы сидеть спиной к стеклянному ограждению, за которым струилась вниз – с третьего этажа на первый – сверкающая инсталляция водопада. «Кафеларна» забита процентов на шестьдесят; вокруг обилие стекла и манекенов за ними – безликих, но ярких, одетых по последней моде. «Весенние скидки 20%-30%-50%»; я жевала свой тост, ежесекундно опасаясь, что раздастся либо взрыв (и все стекло полетит людям в лица, как в фантастических фильмах), либо обвалится крыша, либо, на худой конец, сорвется вниз за моей спиной груда декоративного металла. Сгладить нервозность не помогали ни чужая, по большей части возбужденная и радостная речь, ни наличие музыкального фона из динамиков, ни расслабленный вид прогуливающихся мимо. Кто-то пришел за покупками, кто-то спрятался от жары в бесплатную прохладу здания.

Тост был хорошим – с яйцом, ветчиной, мягким сыром и веточкой спаржи. В другой день я обязательно передала бы через официанта повару спасибо, но теперь лишь медленно выдыхала тревогу, глядя на опустевшую тарелку с оранжевым мазком от желтка.

Я – дура. Все хорошо… Аэролет упал потому, что на сайте метеорологов несвоевременно обновили информацию. Только и всего. Так бывает.

Возможно. Все просто совпадение. Пора, наверное, уже успокоиться.

Мне принесли кофе. Душевный – в большой чашке, горячий, с плотной, посыпанной шоколадной крошкой, пенной шапкой.

 

Вот тогда он и сел напротив.

Скользнул за стол, зашуршал одеждой – прилипшая взглядом к напитку, я уловила размытое голубое пятно рубашки – и принял расслабленную позу. Откинулся спиной на стул, сцепил где-то под столом руки – хорошо, что под столом, потому что в этот момент я испытывала девяностопятипроцентную готовность воткнуть в чужую ладонь нож. И этот нож, как назло, завернутый вместе с вилкой в салфетку, будто тестируя мой темперамент, оставил лежать на столе официант.

Куда только улетучилось мое робкое облегчение «все наладится». Не наладится. И ненавистный мне рядом человек – ярчайшее тому доказательство.

Впервые с момента нашего знакомства я набралась смелости посмотреть ему в лицо. При всей мягкости лицевых мышц и правильности черт, удивительно жесткое, ненапряженное, но пугающее взглядом, направленным куда-то поверх моего плеча. Светло-русые волосы, широкие плечи, странная, мирная, не сочетающаяся с обликом аура. Успокаивающая, будто обезболивающая…

Мне впервые стало страшно где-то в самой сердцевине.

«Этот не отстанет». И стало понятно – он прекрасно знал о моем походе в Управление, попытке написать заявление, привлечь на свою сторону закон.

Кофе я так и не попробовала, теперь меня от еды тошнило; мерещилось, что на госте за моим столом надет черный плащ, а мужские руки под столом сжимают круглый медальон. Чужой взгляд не пилил лишь потому, что был сдвинут на несколько градусов левее, жег лазером воздух возле моего уха.

Рухнула всякая надежда на светлое и доброе продолжение дня.

Хорошо, что первой фразой, которую он произнес, не была «Как отец?». Я бы перестала за себя отвечать.

Но нет, он спросил другое:

– Ты не стала сговорчивее?

Мой ответ просочился сквозь сжатые зубы.

– Незаметно?

И кофе попробовала из упрямства – я заказала, я выпью! Почти не тряслись несущие ко рту чашку ладони.

– Жаль.

Он рассматривал манекены с тем же равнодушным любопытством, как недавно сама я. Мелькнула и тут же исчезла с горизонта мысль о том, чтобы включить в режим диктофона сотовый – увы, ни разу не пользовалась этим приложением, к тому же мобильник в сумке. Не подготовилась я к новой встрече, и принести в Управление доказательства угроз снова не получится.

– Как сестра?

Чтобы ответить спокойно, пришлось собрать всю выдержку в кулак.

– С сестрой все хорошо.

– Уверена?

Взгляд-лазер ближе к уху. Казалось, мой спутник просто принялся рассматривать другой бутик, мне же захотелось уклониться. Склониться под самый стол.

– Уверена. 

В этот момент зазвонил сотовый мелодией «Живи-кружи в любви» – мелодией моей сестры Геры.

 

«Я не знаю, как это случилось, – лепетала и плакала трубка. – Данка такая подвижная с утра… Как она вбила себе что-то под ноготь, как можно было так обо что-то запнуться?! Ума не приложу! Но теперь мы в травмпункт, к хирургу, ноготь, может быть, придется снимать…»

Заиндевевшей мне дали отбой на словах «все, за нами пришло такси…» под сопровождение детского рева на фоне.

– Все в порядке?

Я порадовалась бы этому вопросу, если бы его задал кто-то другой, не он. В устах другого человека это означало бы участие, не безразличие, но мужчина в голубой рубашке прояснял другое – тебе не хватит?

Сотовый из моих холодных и потных пальцев выскальзывал, я уронила его в сумочку.

– Ничего серьезного.

И отпила кофе, не чувствуя вкуса. Мое нутро, мой мир, как нестабильная юла, вращался на тонкой ножке – скоро он накренится фатально.

– Пока ничего.

Этот несносный тип пришел по мою голову, и я никак не понимала почему. Господи, мне двадцать лет, дорогу никому не переходила, зла не делала, грубого слова не говорила. А теперь все черное лезло из меня наружу.

– Давай... ты просто… уйдешь.

Попросила без надежды на успех. Он знал, о чем я.

– Увы.

Голова качнулась, пальцы под столом что-то покрутили – медальон?

– Почему?

– Почему…

Мой спутник проследил за кем-то идущим вдоль витрин слева направо, и я с удивлением заметила, что его зрачки в какой-то момент блеснули белым, как днища фотолинз. Тошнота подкатила и усилилась.

– Не делай больше ничего.

Впервые взмолилась я тихо и честно. Надоело.

– Я ничего не делаю. – Почти. – Хорошо, что твой отец в госпитале под присмотром опытных врачей. Но и у них, как ты знаешь, случаются врачебные ошибки. А уж тем более у медсестер, так часто путающих лекарства…

Мне впервые было все равно, что сейчас я, наверное, начну публично тереть льющиеся по щекам слезы. Любого можно согнуть, а я мялась под чужим натиском, как бумага. Держалась из последних сил, чувствовала: мой враг не против поговорить, вот только о чем нам беседовать?

– Почему я? Это же... – Элементалы, изучение их привычек и свойств. – Дело всей моей жизни, то, что я люблю. Бросить? Просто забыть?

Когда крошишься, хочется прояснить хотя бы что-то.

– Ну почему же, – мужской голос низкий, на том пределе, когда ниже уже не хочется, а от существующего мурашки, – наблюдай, любуйся, радуйся соседству. Но алфавит не трогай.

Я давно уже не спрашивала, откуда он знает так много. Про алфавит мы с Кевином скрывали.

– Уплывут какие-то нужные лично тебе или твоей организации данные? Так ты бы лучше денег мне тогда предложил. – Как нормальные террористы. – Чем вот так… 

– Для меня там нет ничего.

– Знаешь наперед?

– Знаю.

– Тогда что с этим гребаным алфавитом не так?

– С ним все так.

Мой день уже испортился дальше некуда. Точнее, дальше было куда, но уже не хотелось. И я не думала, что мне дополнительно что-то пояснят, но человек со странным взглядом это сделал.

– Несвоевременная его расшифровка запустит череду нежелательных для людей событий.

– Для тебя лично?

– Я сказал.

– Ты не можешь этого знать, – я чувствовала, что проваливаюсь в гнев, как в бездну. – Не можешь!

И – никогда раньше этого не делала – резко хлопнула ладонью так, что зазвенела чашка и вывалилась из блюдца на стол ложка.

На мою выходку обратили внимание разве что соседние парочки и еще встревоженный официант. Я извинилась перед ним взглядом. После чего услышала:

– Я это знаю.

– Откуда?

– Будет сложно объяснить.

– Я так и думала. Ты ничего… не можешь объяснить.

Мандабол. Но могущественный, ненавистный – я едва уже терпела наше с ним чересчур близкое соседство.

– Данку… зачем? – спросила тихо, зная, что вопрос сразу же уйдет в разряд риторических. – Ребенка не жалко?

И он впервые посмотрел на меня прямо. Что-то случилось со мной под этим взглядом: выстудилась снаружи градусов на десять температура – в молле ощутимо похолодало, – приглушились невидимой ватой звуки. Все, кроме его голоса. И почему-то виделся мне идущий сквозь небытие, сотканный из хирургически-белого света тоннель.

– Ты найдешь другое занятие. Увлечение, хобби. Они поправятся, будут жить как раньше. Тебе решать…

Я выбралась из манящего коридора с усилием – просто знала, мне пока в этот свет рано, – принялась рыться трясущимися руками в сумочке. Жестом попросила у официанта счет, бросила на стол купюру.

– Это твое «я согласна»?

– Нет. Это мое «иди на…», прощай!

Не знаю, что меня держало – подбитую, на ревущем движке и одном крыле, – наверное, врожденное упрямство. С детства не терплю, когда давят. До озверения.

Уже уходила от столика, когда мне вслед донеслось то, что не услышал никто:

– Значит, увидимся сегодня позже.

 

*****

 

Аид.

 

«Данку не жалко?»

И полный праведной укоризны взгляд – бушующий, как море, стопроцентно искренний, экспрессивный.

А что делать, если работа такая? Гнуть, перевоспитывать, воздействовать сразу на чувствительное, а не ходить кругами.

Жаль ли ему ребенка?

Аид задумался, покрутил в пальцах астальтовый амулет с высеченным на поверхности сложным кругом – символом смещения и перерождения.

Как ни странно, нет. И не потому, что он бездушный, не потому, что циник, садист или мразь, просто Санара видел тысячи вариантов реальности, где этот самый ребенок уже давно мертв – умер в свой самый первый день появления на свет, в месяц, год или два. Где он вырос и дожил до самой старости ветвистыми вероятностями – счастливыми и не очень, – где болел, где был совершенно здоров, где загибался от рака, где выздоравливал от него же. Для Леа Аид выбрал довольно мягкий вариант – всего лишь поврежденный Данкин ноготь. И нет, он самолично проблему не создавал, всего лишь «столкнул» несговорчивую мисс туда, где все уже случилось, выбрал для нее новую точку фокуса. Изберет еще одну, если понадобится, додавит.

Давно перевалило за полдень, набирала обороты жара; хотелось в замок, в прохладу. А еще лучше – на Уровни. Отмокнуть в широкой ванне, переодеться, вывести из гаража машину, поколесить по окружным трассам. Может, взять выходной? Преступники ждут своего вердикта, но они на то и оступившиеся, чтобы теперь ждать, какая разница – день или два…

Леа – мул на бетонных ножках. Он не ожидал. Но ему понятно – ей есть что терять. У иных никогда не было и не появится такого увлечения, которое дарит крылья, и на которое не жаль потратить жизнь. У нее есть. Было.

Куда проще было бы принудительно изъять ее из привычного мира и ткнуть носом в нежеланное будущее, ткущееся в плотную материю из-за алфавита Древних, но закон Судей подобное запрещает – после такого, по статистике, у девяти из десяти перманентные проблемы с восприятием текущего момента. А жить с этим куда сложнее, чем без мечты.

А слова – что слова?

«Есть у меня друг, который видит будущее. Великий человек. Не человек даже…»

Подобное он мог бы сказать разве что коллегам, но те знали о Дрейке и без него.

А Леа бы тут же спросила: «Покажи? Познакомь?» Докажи, докажи, докажи.

Но на Уровни ее нельзя, показать нельзя, доказать тоже.

И потому он пойдет знакомым путем – выдавит ее с трассы на обочину, в кювет. Хорошо, если обойдется без серьезных повреждений.

С очередным порывом долетел запах далекой еще пока грозы, Санара посмотрел на небо. Безоблачно и чисто, но уже усилился ветер, принялся неласково теребить кроны и вихрить у тротуаров пыль.

Дождю быть. Вот и добрался до Софоса тот самый грозовой фронт, смахнувший с радаров А-7.

 

*****

 

Леа.

 

– Ты можешь все бросить и приехать? Сейчас! Пожалуйста!

Впервые за все время наших с Кевином отношений я срывалась. Сжимала пластик так, что мобильник в руках скрипел – мне было все равно, если он развалится.

И конечно же, я пропускала мимо ушей логичные заявления: «Мы же договаривались. Я в нескольких часах пути от тебя, если выйду сейчас, то буду самое раннее в четыре. В Бонзе и так в шесть... Да что стряслось-то?»

Стряслось все. Все плохое, что только могло, и не выбрать, с чего начинать рассказ.

–  Ты мне очень нужен. Здесь. – Собственный голос звучал сипло и простуженно.

«Рвать зад, чтобы выиграть два часа? Мои обидятся, я у них впервые за два месяца. Бабушка наготовила, мать шмелем вокруг вьется. Батя еще всех своих новых поделок не показал… В чем смысл, Леа?»

Кевин пытался изложить это необидно и доходчиво, я же просто отняла трубку от уха и нажала «отбой».

Он прав – смысла нет. Телепортируйся он сюда прямо сейчас силой мысли, это бы не помогло. Теплые руки, объятья, плечо, жилетка – прекрасные вещи, но в данный момент мимо. А вот успокоительную микстуру из кухонного шкафчика, похоже, принять придется.

 

На часах половина третьего. Хлопала форточка, ветер снаружи менялся со скоростью желаний пьяной капризной дамы; отмытая квартира сияла никому не нужной чистотой. Мои мысли ползали, как оглушенные водной бомбой муравьи; «нужно отменить виллу» – кое-как сформировалась среди них ясная. Вот только номера телефона компании, составлявшей бронь и принимавшей оплату, у меня нет, значит, «звонок другу», то есть маме.

 

На ее телефон ответил незнакомый мужчина.

– Алло. Вы дочь?

– Дочь…

– Мы хотели вам позвонить…

Оборвалось с тонкого жгутика и ухнуло в пропасть сердце.

– Кто вы? Где… мама? – В кишках залегли ледяные камни. Что, если я не успела? Что, если я думала слишком долго? Вращение моего мира-юлы вдруг замедлилось, и началось падение – визг сознания и громкий скрежет невидимого металла. 

– Я доктор Клайн. Вашему отцу стало хуже, а у вашей мамы слабая сосудистая система. Мы положили ее в палату интенсивной терапии.

– Почему… мне… не позвонили?

– Мы пытались, но на ее сотовом блокировка.

Да, блокировка. Змейка в виде детского домика с крышей – она смеялась, что только это могла запомнить.

– Ждите. Я выезжаю.

– Не имеет смысла. Ваши родители под наблюдением, необходимые лекарства есть. В реанимацию вас все равно сегодня не пустят. Завтра.

И в ухо застучали, как прерывистый пульс, короткие гудки.

«Нужно было спросить номер больницы», – кружила, как сорвавшийся с ветки осенний листок, одинокая мысль.

 

(Black Atlass – Permanent Smile)

 

Все. Я сдалась. Хватит. Медленно отложила сотовый, опустилась на ковер.

Я не железная и не слишком, как выяснилось, сильная. Что принесет дальнейшее сопротивление – оступившуюся на лестнице Геру, сбитого на пешеходном переходе Кевина? А после снова позвонит доктор Клайн, сообщит ужасное «мы сделали все, что смогли»?

У всего есть предел, у всех. Я своего достигла.

Человеку в голубой рубашке со странными глазами-линзами я скажу, что отказываюсь от мечты. Пусть будет так – здоровье родных мне дороже.

Одну только вещь позволю себе напоследок…

 

Я нашла их все – старые тетради с записями. Тонны заметок, бесценный кладезь информации. Минуты, часы, дни, вложенные в страницы. Зарисовки Элементалов точно так же, как и раньше, пахли далекой непостижимой магией, когда-то готовой повернуться ко мне понятной стороной. Увы, больше нет. Прощай, детская, теперь уже и взрослая мечта. Отныне я стану как все.

Обычная, пустая. Привыкну.

Потертые и пожелтевшие от времени страницы, исписанные от корки до корки блокноты, пометки везде – на полях, поверх других строчек, на вложенных внутрь «кафешных» салфетках. 

Тогда, когда я все это писала, сегодняшний день был далеко, тогда верилось, что хрустальная лестница и дальше будет нежно звучать под моими шагами.

Понеслось мое тихое «простите» вдаль, в небытие – Элементалам. За то, что отныне предпочту их – полупрозрачных, волшебных – более не замечать, чтобы не тревожить попусту душу. А спасибо… Спасибо я говорила им многократно. Восхищалась искренне, верила в возможное «привет», доверяла свои секреты. Бывало, рассказывала перед сном, как прошел день.

Неважно. Важно, что мама снова будет смеяться, баловать неугомонную Данку пончиками, папа размахивать над мангалом резиновым ковриком – однажды он приготовит нам с Герой лучшее мясо на углях. Мое совершеннолетие отпразднуем в другой день. Когда пройдет моя хандра, когда на выписных эпикризах родителей проштампуют «Пациент здоров».

Я успела. Еще ничего не потеряно. Только часть меня, но ее никто не заметит.

Утекали, поглощаемые стрелкой настенных часов, минуты; все ощутимее колотился в закрытое окно ветер; небо затянуло тучами. Никто не звонил, не поздравлял – я этого не замечала, не думала о том, куда вдруг одновременно и разом провалились друзья, однокурсники, далекие родственники. Человек в голубой рубашке выбил меня из привычного мира, как пешку с поля – щелчком. И от остального светлого мира я вдруг стала «за стеклом» – невидимая, неслышная, как для человечества загадочные Элео.

«А что, если...» – мысль, мелькнувшая после того, как я сложила тетради стопкой, заставила меня замереть.

Что, если…

«… отвезти и сложить записи на хранение в банковскую ячейку, а ключ от нее подарить Кевину? Что, если мой преследователь получит, наконец, обещание о том, что я не буду больше заниматься Элементалогией? Страдания закончатся? А замуж за Кевина я собиралась и раньше. И неважно, кто из нас расшифрует алфавит, я не тщеславна и всего лишь могу невзначай подкидывать редкие идеи мужу…»

Глупая мысль, но дерзкая и притягательная. И этот хлипкий план – свет маяка в непогоду, нестабильный и неустойчивый, но все же спасательный круг.

Кокон, отделяющий меня от нормального мира, вдруг дал трещину – я поеду в банк, оплачу хранение бумаг сроком на год. Дорого, но моих собственных денег на это хватит.

«А там мы с Кевином разберемся». Недаром уже пять лет – одна команда. 

Придала вдруг сил надвигающаяся гроза и сигналом действовать показалась сверкнувшая за окном молния.

 

*****

 

Гроза ворвалась в город яростно, беспощадно. Неласково прошлась пятерней шквалистого ветра по деревьям, распугала людей, порвала небо пополам злым электрическим кнутом. Грохот обрушила такой, что народ сделался похож на стаю перепуганных крыс – бежали к спасительным убежищам ближайших магазинов, под своды арок, к остановочным будкам. С пакетами на голове и без, все без зонтов – непогоду на сегодня не передавали.

Матерился, силясь рассмотреть дистанцию до ближайшей впереди машины, водитель такси. Щурился, тер моментально запотевшее изнутри при закрытых окнах стекло противно визжащей тряпкой, пытался разогнать конденсат с помощью колесика управления печкой. Внутри салона вентилировался по кругу запах теплого пластика; на лобовое стекло ежесекундно изливались тонны воды.

– Что же это такое…

«Дворники» сметали в сторону струи и на обратном пути увязали в новых. Видимость нулевая.

Я душила в руках собственную сумочку и мысленно, как муха в янтаре, залипала в страхах. «Что, если заглохнет мотор? Если пробка рассосется, но у водителя инфаркт? Если путь в Бонзу перегородит мужчина в голубой рубашке? Если Кевин туда вообще не доедет?..»

Паника внутри – хуже грозы.

Более всего на свете я почему-то боялась, что опять, сообщая о плохих новостях, зазвонит сотовый.

 

*****

 

 

(Кристина Орбакайте – Она)

 

Кевин в «Бонзу» пришел.

И никто не преградил мне путь. Почти пустой зал – основной наплыв посетителей случится ближе к полуночи, – лениво режущие полумрак прожекторы; под потолком почти нет сигаретного дыма. 

«Счастье есть!»

Кто-то сидел за дальним столиком у стены, я не рассмотрела. Мой взгляд, как дуло сорок пятого, направлен исключительно на «мишень» в лице собственного парня, гоняющего по барной стойке стопку с крепким алкоголем.

– Кевин, привет…

Я крепко обняла его, пахнущего так знакомо, но руки с моей спины почему-то исчезли быстро; мазнули по щеке сухие губы.

– Привет, Леа. Выпьешь?

На нем ни праздничной одежды, ни цветов при себе. Весь мир словно сговорился: «Поздравлять ее сегодня – все равно, что насылать на себя проклятье…» Пропустим, я почти не ждала. Сама не при параде, голодная, до предела измотанная. Впереди самый главный диалог этого вечера – если пройдет хорошо, то все не зря. Будет на моем счету одна маленькая победа, а там поглядим, жизнь длинная…

Взгромоздилась на высокий стул, сумку далеко отставлять не стала – на ней моя рука, как на пульсе, – внутри ключ от ячейки.

– Выпью. Лаймового ликера мне с соком Дра.

Бармен коротко кивнул.

– Мне нужно с тобой… серьезно поговорить.

Кто-то смотрел мне в спину – неприятно: от этого раздергивалась еще больше моя, и без того вышедшая из строя, нервная система. Но оглядываться я не решилась. Толку? Времени в обрез, нужно потратить его умно.

– Мне с тобой тоже.

– О чем?

Напряженная тишина, спадающая на лоб длинная темная челка.

Пальцы Кевина нервно переплетены, взгляд ускользающий, как у вора. Все это я отмечала кратко, почти на автомате. Ладно, сперва решим мой вопрос, после его.

– Я начну, ты не против?

– Начинай.

Мне подали высокий и узкий стакан с сахарной присыпкой по ободу. Красиво. Наверное, я напьюсь быстро, ведь ела мало, обеденный тост давно забылся и переварился. Отпила. Коктейль получился вкусным, классическим, внутрь скатился живительной влагой.

«Пусть уже все наладится».

– Кев… – Он взглянул на меня коротко, улыбнулся привычному сокращению его имени, но больше грустно. Я собралась с духом. – Давай… поженимся.

Его пальцы на стопке вздрогнули.

Да, неожиданно. Я его огорошила, как обухом по голове огрела – мы, конечно, к этому шли, но не «бежали». А тут я за горло ошейником.

«Дура, нужно было начать с ключа, с предыстории, с пояснения про утреннюю встречу, аэролет, родителей, Данку...»

– Прости, что я так прямо. – Пусть он просто скажет «да», обнимет меня, даст понять, что все хорошо, хоть один-единственный раз хорошо за этот день. – Ты, наверное, хотел выбрать нужный момент…

– Нет…

Сейчас подходящий?

– Без кучи родственников, только ты и я. Можем даже родным сообщить позже…

– Леа, нет.

Он впервые посмотрел непривычным чужим взглядом.

– Что… нет? – осеклась я растеряно. Вдруг мелькнуло в мыслях дурное, но я сама себе не поверила. Спросила больше для проформы (конечно же, сейчас он все опровергнет). – Ты… не хочешь… на мне жениться?

– Не хочу.

И тишина. Замерло и перестало биться сердце, так мне показалось. А голова пустая и глупая, как мыльный пузырь, только не радужный, скорее, из нефти. 

 

Я что-то в этой жизни упустила? О чем-то не знала, не подозревала? Не замечала под носом очевидного? Или же очередные происки мужика в голубой рубашке?

– Не хочешь… сейчас?

Мир еще не летел осколками, но скоро. Дрожало под натиском невидимой бури мое личное защитное стекло; когда оно разлетится, мне перережет шею.

– Не хочу… вообще. Прости. Я знаю… должен был сказать раньше.

– Сказать… что?

Я оставалась на плоту в ураган в одиночестве. Рвало паруса, кренилась единственная мачта, захлестывали, пытаясь слизнуть, стянуть за собой в пучину, дикие волны.

Привычный некогда Кевин теперь непривычно мялся, дрожал, сомневался, строил в голове слышные ему одному «правильные» фразы. Наверное, чтобы мягче, чтобы «как человек».

– Я… люблю… другую.

Мне на целую вечность вырезали язык. Когда вернули, я спросила: «Давно?» Ответа не получила. Собственно, есть ли разница – вчера или год назад?

– Кто она?

Это тоже не нужно, но почему-то важно.

Ему не стоило отвечать, но имя с языка скользнуло:

– Аурея.

Аурея… Красавица-блондинка с параллельного курса. Полноразмерный четвертый размер груди, дурманящие мужской взгляд плавные формы, все на месте – и талия, и ягодицы, и кроткая, зовущая улыбка. Назвать ее имя было все равно, что назвать меня прилюдно «доской». И ударить по спине ей же.

Я вдруг поняла, что внутри меня удивительно пусто. Наверное, должно быть больно, наружу должен рваться гнев, но я просто понимала – ключ мне отдать некому. И не могла взять в толк другое – почему сегодня?

– У меня ведь… день рождения…

Этой фразой я никому ничего не пыталась доказать. Ни всколыхнуть чужое чувство вины, ни осудить, ни призвать к ответу. Мой парень – бывший парень – расценил, однако, иначе:

– Леа, прости, я знаю… Просто она поставила мне условие: или говорю тебе сегодня, или уходит…

Он выбрал «сегодня», ясно.

И говорить больше не о чем.

– Постой, послушай…

Я верила в этого человека пять долгих лет. Ни разу не усомнилась в том, что мы команда, не допускала со своей стороны лжи, ждала того же. Все не важно… Больше нет.

Проиграла. Мир кружил теми самыми осколками, преддверие которых я недавно ощущала. Наверное, они уже резали – я не чувствовала.

Я шла к выходу из Бонзы четко по центру прохода, будто от этого зависела некая настройка моего автопилота. Последняя.

За дальним столиком, привалившись к стене и откровенно скучая, сидел мужчина в голубой рубашке. В его пальцах тлела сигарета; дым он лениво выпускал через ноздри, как дракон.

 

 

*****

Аид.

 

(Sirotkin – Бейся сердце, время биться)

 

Она сидела рядом с ним на лавке; их обоих поливал дождь. К этому моменту уже выдохшийся, мелкий.

Санара молчал. Леа тоже. С утра он видел ее другой – наполненной, воздушной, искрящейся. Теперь – выпотрошенную и небрежно сшитую куклу, оболочку от человека. У нее был тяжелый день, возможно, самый тяжелый в жизни. И нет, он не помогал Кевину произнести фатальную речь, тот сам (честно, без подталкивания) выбрал путь измены и разрыва. Прояснение этого момента, однако, не помогло бы ни отбелиться Судье, ни помочь сидящей рядом девчонке.

Грохотало вдалеке; грозу снесло к северу. Только облаков пелена и потому темно, как поздним вечером.

Они молчали так долго, что ему начало казаться, уже никогда не заговорят. Это странно, но, встретившись этим утром, они в какой-то мере перестали быть друг другу чужими. Пусть слова его поддержки Леа не восприняла бы до сих пор, ему, тем не менее, хотелось их сказать. Что это все «не личное», что «так было нужно». Но кто же примет извинения от человека, который только что собственными руками душил тебя, а почти додушив, вдруг разжал ладони и произнес «прости»?

Воздух свежий, мокрый. Улицы чистые; вывеска «Бонзы» светилась радостным зеленым светом – коктейльный стакан и шапочка раскрытого зонтика сверху.

– Почему ты просто не убил меня? – послышалось, наконец, сбоку.

– Я бы не хотел умирать в двадцать один, – ответил Санара честно. – Подумал, что и ты.

Она проиграла, но не скулила. Не жаловалась на жизнь, не винила других, даже не плакала. Она «выбрала» проиграть, именно выбрала. Достойно. Совсем не как те мужики, которых он ежедневно судил и которые изрыгали ему в лицо такие проклятья, за одно только произнесение которых можно было наладить дополнительный пожизненный срок.

И все же Леа болела изнутри, он чувствовал. Сплошная гематома, невидимые кровоизлияния в сердце и мозг – ей хватило.

– Какую цепочку событий запустил бы расшифрованный алфавит?

– Войну.

Ни к чему врать, ни к чему прояснять лишнего. Ей и не требовалось. Она будто читала напоследок синопсис – нужно же узнать, чем бы все закончилось.

– Кто ты?

Он не смотрел на нее, она на него.

– Верховный Судья Аддара.

И в этот момент она повернулась. Ничего не сказала, но он ощутил ее взлетевшие вверх брови: «Сразу не мог сказать? Зачем я ходила в Управление, кого пыталась насмешить?»

И отвернулась. Выдохнула, сдулась. Пропало ее недавнее удивление, а с ним и желание как-то бороться, барахтаться, выживать.

– Верни им… здоровье, – попросила коротко и глухо. Он понял. – Я не буду… заниматься Элементалогией.

Сказала. И поднялась с лавки, пошла прочь.

А Аид все сидел. Мог бы сказать многое: что она «сильная», что «держалась достойно», что он даже (непривычный испытывать это забытое чувство) чуть-чуть ей восхищался. Пустое. Ей не нужно. Свою работу он выполнил, скоро вернется домой, отмокнет, наконец, в ванне.

А Леа все забудет, пусть не сразу, когда-нибудь. Завтра утром очнется в том же самом дне, где и сегодня, беды пройдут стороной: отец и мать не попадут в больницу, племянница не напорется на острый выступ железного листа, виллу отменять не придется. Вот только Кевин… Но Кевин уже не его забота – их личное дело.

Санара зашагал в противоположную сторону. Не смотрел на молодую девчонку, бредущую к перекрестку, подобно немощной старухе, уже решил, что, возвратив ее в собственный день рождения, обезболит чувства Леа по максимуму. Ее родственники ничего не запомнят, только она, но страдать почти не будет – тот редкий случай, когда его умение обернется не проклятьем, а подарком.

Аид резко развернулся на месте тогда, когда в предчувствии беды кольнуло вдруг сердце. За мгновение до этого услышал резкий визг тормозов, после увидел, как отлетело от бампера машины отброшенное инерцией худенькое женское тело. Леа, не посмотрев на светофор, переходила дорогу на красный.

 

(SVRCINA – Burning Heart)

 

К перекрестку он бежал, всем своим существом изрыгая внутренний протест – так не должно было случиться, не по плану! Он не приказывал этому быть! Хлопали дверцы остановившихся рядом с Леа машин, выходили люди – женщины всхлипывали, прижимали пальцы ко рту.

У Санары вхолостую щелкал ментальный затвор – заклятье Моста Времени (черт бы подрал, второй раз за жизнь!) не срабатывало. Что-то мешало, он не понимал, что именно: заворачивал временную спираль, щедро приправлял ее силой, задавал дату (утро… обед этого дня… хотя бы пять минут назад… да хоть минуту!) и ничего. Горстка пепла, а не формула! Ссыпалась вниз символами, не желающими даже светиться, не говоря уже о «гореть».

Черт!

Он злился. Сумел лишь одно: переместить их туда, где на перекрестке безлюдно, и уже через полминуты подъехала скорая.

– Отойдите, отойдите!

Взрезал сумрак вращающийся на крыше маяк; дождь смывал с лежащей на асфальте Леа кровь. Опустились на корточки агрессивные, готовые действовать доктора.

– Пульс слабый, зрачки не реагируют…

Аид, чувствуя себя неумелым и бесполезным, смотрел, как пострадавшую готовят к транспортировке – укладывают на носилки, приспосабливают кислородный аппарат.

Еще немного и фатальный исход необратим, он знал это. Время стекало в невидимую воронку, как вода на дне ванны.

Когда носилки втолкнули в карету, он кинулся к машине.

– Куда?! С ней нельзя…

– Мне можно!

– Кто такой?

Санара рыкнул первое, что было способно пресечь вопросы:

– Муж!

Медбрат нехотя подвинулся. Лязгнули двери, одновременно с этим взвыла сирена – скорая, заложив вираж, вывернула с перекрестка.

Второй час длилась операция. Нет, он не мерил шагами коридор, по мнению посторонних, даже не нервничал, просто стоял у стены замершей статуей. Раз за разом мастерил Мост, понимал, что отклика нет, и каждый раз с этим пониманием наваливалось что-то тяжелое.

Леа станет для него второй Микой, той, которая не проклинала.

Больше, чем ожидание, Аид ненавидел собственное бессилие – оно душило его, и он боролся, не желая мириться. Вливал тонны энергии в то, что мертво молчало; между ним и Мостом будто чужая стена, будто проснулась и вмешалась некая третья сила… Откуда бы ей, дери его за ногу, взяться? Все должно было пройти тихо и мягко, без критических последствий, но горел алым светом у двери операционного блока знак «Не входить!».

 

Доктор вышел усталый, без света в глазах.

– Сделали что смогли. Но… ваша жена… Повреждения практически несовместимые с жизнью. Она в коме, но… сколько это продлится.

– Точнее! – приказал Санара жестко; седой хирург вздрогнул.

– Какие могут быть прогнозы? Она может прожить всего пять минут или час.

– Надежда на выход?

Та самая тишина, которая добила бы родственников, призывая обдумывать дизайн надгробного камня.

– Если только чудо. Но в ее случае… не верю, извините.

Заведующий отделением – погасший и утомленный – зашагал прочь, оставив странного гостя, поверх штатской одежды которого уже отчетливо просматривалась черная хламида, стоять перед дверьми операционной в одиночестве.

 

(Aviators – Song of the Abyss)

 

«Туда нельзя!» – крикнули бы ему, если бы видели, как он быстрым шагом прошагал в реанимационную палату.

У нее может быть всего пять минут. Значит, и у него. Не попытается ее спасти – не простит себе.

В палате приглушенный свет, тишина, если не считать звука сердечного монитора, кровать. Посреди нее – огромной, как белая лодка, – Леа казалась мизерной, тщедушной. Голова в бинтах, вместо щеки сплошной синяк.

Аид приготовился к тому, что собирался сейчас совершить, проверил внутреннюю решимость – да, ее хватит. Он очень давно проводил этот ритуал, в последний раз, кажется, лет двенадцать назад…

– Леа, – приказал, склонившись над бледным лицом. – Леа, смотри на меня!

Приказ проник в ее голову иглой. Дрогнуло сначала тело, затем веки – неуверенно задрожали, с усилием приоткрылись; Санара тут же ухватил чужой мутный взгляд, как канат.

– Следуй за мной!

Выстроил белый коридор, повел сознание за собой.

Он очень вредил ей искусственным выходом из комы и знал об этом, но времени в обрез. Или рисковать, или терять.

Они шагали в место, которого не существовало ни в одном из миров, лишь в его воображении – в высокий сводчатый пустой зал, где окна черны, а потолка не разглядеть. Остановились в его центре – он в хламиде, как полагается, она светлая и воздушная, совсем как утром.

– Леа, смотри внимательно.

Там снаружи счет, наверное, шел на минуты, если не на секунды – может войти медсестра, может не выдержать нагрузки мозг.

В его руках амулет – Колесо Вечности. Сейчас он подбросит его в воздух, и образуется куб с шестью гранями. Каждая грань – Выбор. Один-единственный шанс все изменить. В какую сторону без чужого вмешательства решает судьба и тот, кто созерцает полет.

Три, два, один – медальон в пальцах накалился. И тогда Санара подкинул его.

– Смотри на Куб, поняла?! Смотри не отводи взгляд.

Взлетел, увеличиваясь в размерах, в воздух светящийся предмет. Изменился геометрически, сверкнул вершинами, оброс сложными символами.

– Какой?! – проорал Аид. – Это твой шанс, Леа. Выбирай, куда ты хочешь попасть!

У нее в запасе пара секунд; с него уже сошло семь потов. Более он может никогда не повторить эту процедуру, заклятие Выбора сложно, оно поддается активации раз в дюжину лет. Способно убить или положить к ногам мир.

– Выбирай! – проорал снова, когда Куб достиг вершины полета, а после начал снижение.

И выдохнул, как школьник, чью сестру только что вытащили из пожара живой. Леа сделала свой выбор, он видел это по ее глазам.

 

– Что вы делаете? Отойдите! Вы ее убиваете!

Его оттаскивали от кровати чьи-то руки, кажется, двух медсестер и врача.

«Уходите! Немедленно покиньте палату!»

Пациентке что-то кололи; орал дурниной прибор, измеряющий давление и пульс. Вращалась под потолком красным сигнальная, оповещающая о тревожных показателях, лампа.

Аид уходил выдохшийся, уверенный, что снаружи ему придется посидеть под дождем минуту-другую на мраморных ступенях больничного крыльца.

 

*****

 

Мир Уровней. 

 

Часом позже он набрал Начальника. Долго добирался до замка, после через Портал на Уровни, дальше на авто…

Помыться не успел, больше и не желал, знал, что ополоснется в душе перед сном, после в постель.

– Вечер добрый.

Ему ответили после первого же гудка.

– Посмотри карту Судьбы Аддара, – попросил глухо и без предисловий. Знал, что Дрейк ради этого отвлечется от чего угодно, от любой важности дел. Приготовился ждать.

Плыли одна за другой сложные мысли – куда приведет ее Выбор? Не напортачил ли он, предоставив его ей? А что, если к тому же исходу?

– Чисто, – ответили в трубке. – Войны нет. Книги останутся непрочитанными еще, по крайней мере, ближайшие три сотни лет.

Санара выдохнул. Значит, Леа избрала что-то иное. Никому не узнать, что именно.

– Что ты с ней сделал? Уговорил?

Тишина. Горечь, присутствующую в эмоциях и на языке, Аиду удалось скрыть.

– Деактивировал.

Ответил. И положил трубку.

 

Глава 2

 

(Miriam Stockley – Adiemus)

 

Я была морем.

Волнующимся сверху, тяжелым и холодным у дна. Спокойным, отстраненным, спящим и в то же время бодрым; во мне плавали рыбы и колыхались водоросли. Я была каждой разбивающейся о камни брызгой, подвижной, сползающей со скал каплей, несущейся вперед волной, живущим лишь долю секунды и лопающимся через мгновенье пенным пузырьком.

Я была ветром. И для меня не существовало ни преград, ни расстояний, ни верха, ни низа – лишь свобода, скорость и полная невесомость. Я путалась в облаках, умывалась соленой влагой, исследовала пещеры, изгибы и формы булыжников, гладила прозрачными руками травы, баловалась непредсказуемостью и вседозволенностью.

Я была землей. Фундаментом всего – недвижимым и нерушимым, извечным в своей стабильности. Это по мне перекатывались песчинки, это в меня прорастали корни, это в моих глубинах формировались залежи кристаллов.

Я была всем: солнечным светом, бликами на гребнях волн, парящими вдалеке птицами, шумом прибоя, гранитным берегом позади. Днем, временем, этим островом…

И еще я была Леа. Когда-то. Несмотря на то что теперь я ощущала себя многими людьми и прожитыми судьбами, часть меня осталась именно ей – Леа.

С тех пор как Судья подбросил вверх Куб и подарил мне Шанс (о да, я помнила и Судью, тот сумеречный зал и вращающиеся грани), здесь на Аддаре минуло три года. Три года здесь, но всего лишь месяц с Элементалами.

Чередой снов-ощущений, вот как я их запомнила. Колоссальным объемом знаний, невообразимой легкостью, умением общаться без слов, жить без тел, не строить ненужных границ, уметь все, если то способен вообразить разум.

Потому что именно этого я (незримо от самой себя) желала, когда вращался Куб – закончить начатое. Не уходить, пока все не разгадаю, понять, наконец, что же они такое – прозрачные люди? О чем молчат, мечтают, что знают и как между собой общаются.

Все сбылось.

Погрузившись в долгую кому и однажды попросту исчезнув с больничной койки в госпитале, я не умерла, нет. Я провела чудесное время во внетелесном состоянии, ни минуты из которого не сумела бы после описать словами (разве можно описать сон?), и возродилась здесь на Аддаре.

Забавным мне казался теперь тот факт, что Куб Судьи исполнил не одно мое желание, а сразу все, таившиеся, как оказалось, под очевидными пунктами «хочу». И следующим из них, после мечты общения с Элементалами, в моем списке значилась «свобода». Полная, от всего – без привязанностей, ненужных хомутов, ответственности. И потому из долгого сна на поверхность я вынырнула в той реальности, где моя мать (мать Леа) родила вторым ребенком не дочь, а сына по имени Майрон, которому недавно исполнилось двадцать два. Таким образом, у нынешней меня родственники отсутствовали.

Догадывалась ли та Леа, которой я была раньше, об этом желании? Однозначно нет.

«Сюрприи-и-и-из!»

Еще одной вещью, из-за которой я вновь решила испытать свою судьбу в человеческом теле (хотя могла навсегда остаться в невесомом и крайне притягательном мире Элео), была месть. Не месть даже – это слишком тяжелое слово, отдающее гневом, залитой кровью сталью и финальным ором в лицо врага… Нет, подобными категориями я более не мыслила. Но я – Леа, – глядя на падающий Куб, когда-то от всей души пожелала, чтобы Судья Аддара однажды познал то же, что познала в тот далекий день я – ощущение полного бессилия.

Это меня и вернуло. Теперь я здесь, все еще способная соскользнуть обратно в эфемерный сон и раствориться на иных частотах мироздания, но уже достаточно уплотненная, чтобы чувствовать мокрый песок под ягодицами.

«Играем?» – вопрошала меня обступающая все плотнее реальность. Игра не впустит Игрока, пока тот не поверит в «настоящность» избранной площадки. «Ты решилась?»

Сюда или обратно?

Я размышляла.

Да, я вынырнула неизвестно кем три человеческих года спустя, это так, но отнюдь не для того, чтобы заставить некоего человека ощущать бессилие. Это скучно. Новая я – наполовину человек, наполовину Элементал, – совершенная личность с объемным восприятием и высокочастотным оборотистым мозгом, слишком отличалась от себя прошлой, чтобы мерить все старым метром. Однажды я найду Судью, мы встретимся, и, может быть, даже скрестим шпаги, но уже не ради мести, скорее, ради чего-то другого… Чего именно? Любопытно будет узнать, раз уж это он когда-то подбросил Куб, вернувший меня на Аддар.

«Сюда?» 

«Или обратно?»

Обратно к Элементалам – заманчиво. Вновь общаться ощущениями и мыслеформами, знать о мире непостижимое, не пытаться уместить информацию мозгом, но быть ей – информацией.

Но в то же время как восхитительно, оказывается, стать человеком, способным прочувствовать собственную силу на кончиках пальцев. Видеть порывы ветра глазами, вдыхать морскую соль порами кожи, понимать, как за секунду обрести невесомость воздуха или текучесть воды. И так славно шумит у ног прибой, так игриво ластится к коже ветер…

«Играем!» – решила я спонтанно и безо всякой логики.

И, сказав это, окончательно уплотнилась.

 

*****

 

(Irina Rimes – Vivons les)

 

– Женщина… Девушка… Вам не холодно?

Он не был злым и не питал дурных намерений. Просто толстый парень, возрастом около тридцати, в дурацкой красной кепке и с бородой. Еще не жирный, но уже размазанный, рыхлый. Даже высокий рост не спасал.

От моего взгляда он не отпрянул, удержался, хотя ему было страшно – у еще не стабилизировавшейся меня цвет глаз менялся часто. 

Холодно? Он спросил, не холодно ли мне?

Не знаю, сколько я сидела на берегу, но только теперь окончательно осознала, что у меня есть настоящее человеческое тело. С длинными волосами, развевающимися по ветру, с гладкой теплой кожей – все, как и должно быть, – с руками, ногами…

И голое.

Как этот неуверенный в себе бедолага вообще решился подойти к обнаженной женщине на заброшенном пустынном берегу?

– Одежду вашу… украли, наверное?

Он искал несуществующим фактам несуществующие оправдания. Я же смотрела на зажатый в пухлых пальцах прозрачный пластиковый стакан с газированным апельсиновым соком. Только теперь поняла – я хочу это попробовать. Чтобы холод по горлу, чтобы пузырьки, чтобы сладость с ароматом цитрусовых внутрь.

– Можно?

Я указала на стакан, и бородатый, чуть замешкавшись, протянул его мне.

– Д…да, конечно… возьмите. Оставьте себе…

Он смотрел на мою увеличившуюся со времен Леа грудь до полновесного третьего (даже чуть больше) размера. Отлипнуть не мог. Стеснялся, корил себя за несдержанность, но вместе с этим жадно впитывал зрелище – его он будет крутить в голове ночью, с руками под одеялом. Это забавляло.

Сок оказался именно таким, как представлялся – терпким, свежим, со звякающими кубиками льда. Шипучим и освежающим.

Моя грудь при движении руки, поднимающей и опускающей стакан, покачивалась – истекал слюной приклеенный к ней взгляд.

– Хочешь потрогать? – спросила я мягко.

Ему хотелось. Но паника сильнее, она подавила все инстинкты бородатого до того, как тот сумел выдавить вожделенное «да».

– Н-н-нет.

«Спасибо» добавил так тихо и невнятно, будто уже придушил себя изнутри.

И зря. Ну положил бы ладошки, подержал бы чуть-чуть. Если бы осмелел, так и соски бы погладил. Словил бы от этого неподдельное удовольствие, такое сильное, что вышибло бы крышку «чайника», домой бы вернулся совершенно другим человеком. Верящим в счастливые случаи, в удачу, в то, что он хоть немного, да привлекателен, и, значит, может быть любим. Вся жизнь пошла бы иначе.

– Чудная.

Неторопливо допивая сок, отозвалась я о его майке с рисунком из человечков под зонтиком.

– Вам… нравится?

И он вдруг принялся стягивать ее с себя, протянул мне – пахнущую чужим потом и скрытым вожделением, – оголил собственный рыхлый торс с внушительным пузом и свисающими над шортами боками.

– Возьмите… у вас одежды… нет.

Я взяла.

А он отправился прочь. Радостный оттого, что сумел кому-то помочь, что оказался в правильное время в правильном месте. Заодно прячущий в шортах эрекцию.

Сок я допила. Майку надела.

Не голой же идти в город… И чем вообще занимаются новорожденные, если пропустить этап взросления с родителями, этап обучения, который я уже прошла, и этап «срочно хочу замуж, детей, а после счастливо помереть»?

Очевидно, мне нужен дом, и, значит, деньги. Много и быстро.

 

*****

 

(Michael FK – End Time Delusion)

 

Мягкий край майки от ветра по ногам, тепло солнечных лучей на лице; я вмещала в себя город: стелющийся под ногами асфальт, жаркий ветер по улицам, гул машин, суету. Оказывается, можно быть полным и пустым, находиться внутри человеческого тела, но быть снаружи. Тем мы и отличались от множества людей, идущих мимо – мужчин и женщин, – все они были «внутри». Познавали мир в его ограничениях, временно забыли, что можно познавать отсутствие рамок. Им всем недоставало уверенности в себе и чужой любви, мне доставало всего. Времени не торопиться жить в том числе. Стоять неподалеку от проезжей части, тикать этим днем с неспешностью циферблата, растягивать секунды в вечности, ощущая скользящий по коже хлопок…

Затекала в меня от целующейся неподалеку парочки объемная радость – они, познакомившиеся всего месяц назад, верили, что впереди, как прямое бетонное шоссе, счастливое совместное будущее и безоблачное небо над непокрытыми головами. Он любовался в ней каждой черточкой, она нетерпеливо ждала его звонков, они волновали друг друга, словно вспененные барашки волн.

Мне вдруг захотелось так же. С кем-нибудь, неважно с кем. Но как взволноваться мужчиной, если каждого из них я теперь вижу в прямом и переносном смысле насквозь? Время покажет, оно иногда берет свое непредсказуемым образом.

И все же именно здесь, на перекрестке Блумма и Листауса, я подвисла не просто так – на той стороне стоял Центральный банк. Украшенный колоннами и серо-симпатичный с фасада, но неприступный изнутри. Неприступный, конечно же, на первый взгляд.

Я размышляла. Можно попробовать увидеть внутреннее строение, сосредоточиться на переходах, отвести глаза охране, даже миновать сложные замки и толстые двери, но… энергозатратно. Слишком долго, слишком много сил, мало интересного. Должен быть другой путь.

И вдруг он появился – мой другой путь. Как раз показался из высоких дверей, принялся спускаться по ступеням, держа в руке черный кожаный кейс. Мужчина, на вид под шестьдесят, в отглаженном и плотном, несмотря на жару, костюме, усатый, спешащий. Мне хватило нескольких секунд, чтобы уловить главное: служащий высшего звена, за тридцать с лишним лет работы провел сотни финансовых махинаций и увел на закрытые счета не один миллион корон. То, что нужно. Не раздумывая ни секунды, я быстро зашагала к перекрестку, мысленно салютуя неизвестной мне женщине, забывшей на пляже шлепки. На раскаленном от полуденного солнца асфальте они мне очень пригодились.

 

Я ловко влетела на пассажирское сиденье широкой представительской машины сразу после усатого и захлопнула дверцу.

– Вот мы и встретились… Привет!

– Девушка… вы кто? Что вы… здесь? Выходите, я позову…

Уже охладил салон кондиционер. Кто-то заботливо подготовил авто для владельца еще на подземной парковке.

Водитель тяжело дышал. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он болен – из-за лишнего веса и постоянного стресса давно дала сбой кровеносно-сосудистая система. Что-то не то с легкими.

– Ну что ты, убери телефон, – попросила я мягко, – не надо охранителей. Я твоя дочь. Не узнаешь?

– У меня... нет…

У него были дети. Двое. Взрослый уже сын и девочка семи лет от молодой жены.

Усатый делал вид, что набирает номер стражей правопорядка, на деле он от растерянности забыл их номер. Тряслись пухлые руки; черный кейс лежал на заднем сиденье. Жаль, что в нем только бумаги – наличные ускорили бы процесс, но их я внутри не чувствовала.

– Посмотри на меня… Двадцать один год назад, Коарское побережье, темноволосая женщина по имени Адрия, помнишь?

Он не мог этого помнить, но я уже поймала чужой испуганный взгляд, и теперь усатый вспоминал то, чего раньше не знал, вместе со мной. Маленький семейный отель на восемь номеров, цветущие в горшках на балконах бордовые кризалии, красивую девушку в белом платье и украшенной цветами шляпке…

– Помнишь? – спрашивала я тихо и вкрадчиво. – Вы провели вместе всего два дня. А я – ее дочка. Ее и твоя.

К собственному ужасу, банковский служащий лавинообразно вспоминал. Да, была когда-то давно некая Адрия, он, помнится, гулял с ней до рассвета по морскому берегу, после обещал, что не забудет. Что позвонит, сообщит свой новый адрес – его ведь отправляют работать в столицу, – обязательно даст знать, когда устроится, чтобы она вновь к нему приехала.

Но не позвонил. Сам не знал почему. Теперь же знал наверняка, что если молодая жена узнает о еще одной взрослой дочери, закатит такой скандал, что никакие сбережения на счетах не помогут. А ведь он не для себя старался, для детей, чтобы ели сыто, выглядели красиво, чтобы двери им раскрывали лучшие институты…

Неплохой мужик. Трусливый, но не подлый, и воровал действительно для детей. Только теперь не мог взять в толк, что ему со мной делать.

– Помоги мне деньгами, – подсказала я, – и не нужно меня вести домой, жене представлять. Зачем эти… тряски. Да?

Он уловил с полуслова.

– Сколько?

Перестал набирать номер, убрал в карман телефон, только дышать стал еще тяжелее. Натужно, с сипом.

– Десять миллионов.

У него на счетах гораздо больше, не обеднеет.

Вытер лоб платочком из кармана, ответил затравленно, но честно.

– Пять могу быстро. Чтобы десять, нужно ждать… на других счетах, долго…

Я легко пожала плечами, я сговорчивая.

– Давай пять.

Усатый полез во внутренний карман за чековой книжкой.

– Только обналичь сам, ладно? Сейчас. Тебя здесь знают, ни о чем спрашивать не будут. 

Мигнули круглые глаза. Водитель кивнул и, позабыв про кейс, вышел из машины.

 

Он не был плохим человеком. Любил сына и вторую жену, баловал младшую дочь, души в ней не чаял. Наслаждался, несмотря на недуги со здоровьем, своим новым авто, которое приобрел недавно. В салоне до сих пор витал флер обожания и удовольствия от прикосновений к мягкой кожаной обивке, от взглядов, брошенных на сверкающую приборную панель. Усатый любил музыку и радио. И потому хорошая акустика, магнитола нового поколения, несколько входов для разных видов носителей. Он умел брать – этот человек – и умел давать. Он был закомплексован, но в то же время щедр, зажат, но добр.

И еще ему не протянуть и года.

 

Не знаю, в какой момент я уловила, что его зовут Эрмоном, но вернулся Эрмон с пакетом, в каких обычно носят из магазина свежие багеты. Грузно плюхнулся в салон, закрыл дверь, деньги протянул мне сразу. Ни на секунду не усомнился, что ему врут, потому как, пока шел в банк, всплыли в памяти новые моменты – как Адрия учила его (молодого и неуклюжего) танцевать, как он смущался, что не принес ей в первый вечер букет, как жалел о расставании, когда уезжал.

И теперь он смотрел на меня – не замечал, что я в одной только майке и безо всякой сумки, – и видел в моем лице сходство с той самой красивой женщиной, давно канувшей в прошлое. И чуть-чуть с собой.

– Ты скажи ей…

Он сам не знал, что хотел передать той, которую, как теперь считал, предал.

– Я скажу ей, что ты классный, – договорила я мягко. – И что ты мне очень помог. Не зря она всегда отзывалась о тебе хорошо.

Эрмон смущенно молчал. Он начинал думать, что это нечестно не представить меня новой жене, не пригласить в дом, не ввести в свою жизнь. И вместе с тем боялся проблем.

– Мне нужно идти. – Чем дольше я с ним, тем плотнее для него будет становиться иллюзорная версия правды. Пора уходить. – Спасибо тебе, пап.

Вышло искренне.

И я подалась ему навстречу, чтобы обнять. Он, удивленный и растроганный, подался тоже.

«Замри», – попросила я мысленно, когда чужие руки неуверенно обняли меня, и время подчинилось – потекло медленно, прозрачно и густо. Замер и разум Эрмона.

Хорошо, что он умел брать и отдавать, я собиралась сделать то же самое. Деньги уже взяла, теперь нужно кое-что отдать. Просматривая внутреннюю структуру чужих легких, пораженных последней стадией фиброза, я шаг за шагом замещала больную ткань здоровой в своем разуме. Это моя площадка и моя Игра, я выбирала в ней видеть усатого мужчину здоровым. Той его версией, в которой он спокойно проживет еще двадцать – двадцать пять лет и уйдет отсюда удовлетворенным, что сумел правильно и в срок завершить то, что желал.

Элементалы научили меня видеть невидимое и выбирать из пространства вариантов нужное. Я усвоила. Потому, когда отстранилась от водителя, просто сказала:

– Пока!

И вышла из чужой машины.

Эрмон же впервые за долгое время вздохнул с облегчением.

 

До риэлтерского агентства на углу соседней улицы оказалась пара минут ходьбы. Внутри прохладно, чисто. Миновав вежливых мелких клерков в количестве трех человек, я вошла напрямую в кабинет директора, точнее, директорши – дамы сухой, немолодой и очень тощей. 

Уселась в кресло для посетителей, положила мешок для багета на стол. Заявила кратко:

– Мне нужно хорошее жилье. Деньги есть. Документы, устанавливающие личность, предъявлю позже.

Она не зря напоминала хваткой акулу и удерживалась в своем бизнесе вот уже второй десяток лет. Помедлила секунду, проглотила ненужный вопрос о том, достаточно ли у меня средств для того, чтобы она пошла на незаконную сделку, взглянула на меня внимательно и повернулась спиной, чтобы достать из шкафа толстую папку с фотографиями.

Да, я могла «отжать» дом бесплатно у любых людей, заменив им память, но не видела в этом смысла. Куда больше удовольствия мне доставляла мысль о том, что скоро кто-то получит за свою жилплощадь хорошую цену и порадуется этому. А деньги? Они достались мне от человека, который не вылечил бы свою болезнь ни за какие миллионы, и который к тому же всегда будет помнить, что где-то далеко есть женщина, оставившая от него дочку. Классную дочку. Которой он очень своевременно помог. Отличное чувство!

Папка легла передо мной на столе слева от пакета с деньгами.

– Воды? – поинтересовалась директорша, не обращая внимания на мой странный полуодетый вид. – Вы хотите квартиру, отдельный дом или пентхаус? Желаемый район?

 

 

*****

 

Аддар.

Центральная тюрьма Бедикен.

 

Аид. 

 

(Blue Stahli –Corner [Justin Lassen Remix])

 

Аид с самого утра пребывал в мрачном расположении духа, и это само по себе было скверно. В те редкие дни, когда его разум подергивала «чернота», решения судьи становились жестокими, крайне болезненными для других, а его чертова хламида делалась душной и тяжелой, как мешок из-под мокрого цемента. Это добавляло балл к злости.

– На сегодня трое, – торопился успеть с ним в ногу новый помощник, имени которого Аид не знал. – Кендрик Златоног, пират, осужден за грабеж трех судов, название декки (*шхуны – здесь и далее прим. автора) Арана…

– Зачем? – прервал одним словом.

– Что… зачем? – сбился помощник.

– Зачем мне знать название его декки?

– Э-э-э… 

Пахло чадящей смолой факелов, плесенью влажных стен и морским бризом, пролетающим сквозь бойницы длинного коридора. Судья шагал быстро, потому что покончить с преступниками сегодня желал как можно скорее – ему нужно снять напряжение, иначе чернота захлестнет. Он прожил на этом свете не одну дюжину лет, а эффективного метода борьбы с собственной темной стороной пока не нашел.

– Второй: сводник и «крыса» Отто Йенаус, осужден за пособничество разбойным шайкам и содержание подпольного борделя в южном порту, предварительно приговорен к трем годам…

– Третий?

– Третья. – Юнец старался быть с Верховным Судьей почтительным, таблички в руках менял быстро, читал бегло. – Ида Тулани, семьдесят четыре года, задержана за проведение запрещенного ритуального обряда с использованием крови животного. В прошлом причастна к серии подобных же, требуется дополнительное дознание.

У Санары дернулось веко. Он терпеть не мог «заговорщиц», они зачастую по хладнокровности превосходили серийных убийц, и смотреть им в глаза – все равно что разглядывать помойную яму. Хорошо или плохо, что одна из таких попалась ему сегодня, когда он под влиянием грозового облака?

До конца коридора, где располагалась камера – следственный изолятор, еще оставалось добрых метров двадцать, а ор надзирателя, требующего признания, гулом отражался от стен. 

– Или ты говоришь, где спрятал награбленное… – Удар, чей-то стон, плевок на пол. – Или Судья прикажет тебя повесить! Жить хочешь? Или сдохнуть?!

Еще один удар, после еще.

Тяжелую дверь к своим троим «подопечным» Санара открыл поморщившись.

 

При его появлении разом притихли все: и заключенные, и надзиратели. Последние поспешно отступили к двери, как предписывал протокол, чтобы в поле зрения Судьи не попадало отвлекающих факторов. Собственно, его взгляда даже «свои» боялись настолько, что для возможности ретироваться подальше им не требовалось никакое предписание.

Тишина. Вонь из угла; несмелый звон цепей – мускулистый бородач потер ушибленную руку.

Его Санара «просветил» первым. Прищурился, приковал к себе взглядом, выхватил чужое сознание рентгеном. Итак, Кендрик Златоног, в прошлом Кендрик Исуду, обедневший рыбак. В пиратство подался из-за обиды на жизнь, привлекся мыслью о легких деньгах. Благодаря зычному голосу и мускулистому телосложению быстро выбился в лидеры, собрал команду, начал грабить. Уровень агрессии – сорок шесть, раскаяния – восемнадцать. Хоть не бессовестный.

Второй «клиент» – грязный и тощий, с прядями жидких вьющихся волос, свисающих вдоль узкого носатого лица, – тот самый Отто, сводник и «крыса». Агрессии почти нет, но нет и раскаяния. Хитер и изворотлив, как старый лис…

– Может, отпустишь бабушку домой, милок?

– К Верховному Судье можно обращаться только «Ваше почтение», карга! – рыкнул из-за спины надзиратель, но Аид, призывая к спокойствию, поднял руку.

– Подойди, – приказал коротко.

– Ноги не те, чтобы бегать, – ворчала Ида-заговорщица поднимаясь, – хоть бы руку подал… Да и негоже пожилую женщину в тюрьме-то держать, не находишь?

Ее старое тряпье всего за сутки успело пропахнуть мочой – из следственной камеры без разрешения Аида никого не выпускали даже в туалет, что в дополнение являлось неплохим средством давления на психику, за сутки выворачивающим мышление большинства наизнанку. Ему же приходилось терпеть.

Она шла к нему и щерилась, уверенная, что вскоре отправится домой.

–  За что взяли-то? Ну шептала стишок на погоду, али запрещается? Дождик-то не лишний, всходы лучше пойдут…

Рот щербатый, бесцветные глаза бездушные, притворно-добрые, в глубине пустые. Седые, длинные, причесанные пятерней волосы, лицо улыбчивое, но отталкивающее.

–  Смотри на меня, – Санара уже заранее знал, что сейчас увидит то, что ему не понравится, но уклониться от выполнения собственных обязанностей не мог, да сегодня и не желал от них уклоняться.

– Смотрю, только чего смотреть-то?

Она не боялась его. И никого другого – ни черта, ни бога, – потому что первое, что он вычислил, приковав ее взгляд к своему, это уровень скрытой агрессии в девяносто один процент. Максимальный, какой он когда-либо читал за все годы работы.

 

Ему было противно все, что, погрузившись в темную глубину чужого разума, он находил: она лепила домашние конфеты, добавляла туда дурман-приправу и раздавала соседским детям, отчего те чинили драки и досаждали родителям. Хихикала, когда те же самые дети приходили за новыми. Она резала чужие пальцы, капала кровью в стакан, осуществляла фальшивые привороты и потешалась над теми, к кому «суженные» не возвращались. Брала деньги за «полечить», но никогда не лечила, потому что не хотела и не умела этого делать, продавала слабительные порошки под видом средства от желудка, разливала на крыльце незнакомых людей масло в надежде, что те поскользнутся. И однажды взяла младенца-инвалида у растерянного папаши, не желавшего тратить жизнь на взращивание неполноценного отпрыска, пообещала, что вылечит и отправит в приют. Малодушный отец отправился врать плачущей жене, что ребенка украли – «ничего, мол, родим нового», а взятого за тридцать корон младенца Ида придушила подушкой…

Дальше он смотреть не мог. Мог. Но не стал.

Попросил тихо:

– Подойди ко мне, Ида.

«Ты не Ида. Ты гнида!»

Обхватил старушечье лицо руками так плотно, будто собирался притянуть к себе и поцеловать. Старуха недоверчиво замерла, неспособная предположить, с какой стороны дует ветер.

– А доказательств-то и нет, – дыхнула на него зловонным дыханием. – Придется отпустить.

Санара понял, что сегодняшнее грозовое облако – это хорошо, что оно пришло вовремя. Не придется бороться с чернотой, можно ненадолго дать ей волю.

– Ты… не…

Она все поняла, увидела по его глазам слишком поздно.

То резкое движение, которое Санара совершил руками, походило на крен стенок огромной мясорубки – треск костей; свернутая седая голова повисла на бок, мертвая Ида кулем осела на пол. 

Кто-то перекрестился; заскулил закрывший голову руками Отто. Не сдержал рвотный спазм новый услужливый помощник.

 

– Я скажу… – теперь лепетал пират, и вся его внушительность разом улетучилась, – кого грабил, куда спрятал, все скажу…

Аид старался более ни на кого не смотреть. Если увидит любое дополнительное прегрешение сейчас, вынесет такой вердикт, что жизни не хватит расплатиться. Он просканировал главное: раскаяние Кендрика моментально выросло вдвое, у Отто добавилось в полтора раза – этого хватит. 

Приказ отдал быстро и ровно:

– Златоног – в случае чистосердечного признания четыре года на руднике острова Риввал. Йенаусу назначить пять дней ямы, конфискацию имущества, и депортировать с Софоса без права на возвращение. Эту… убрать.

На труп он даже не стал смотреть. Ее давно надо было сжить со свету, жаль, что поздно.

– Помыть камеру.

Помощник вытер рот трясущейся ладонью и принялся исполнять указания; от Отто, который до сих пор не верил, что после увиденного остался жив, ощутимо несло жидким дерьмом. Обделался. Не он первый, не он последний.

Санара развернулся, толкнул тяжелую дверь и с облегчением вдохнул свежий воздух.

 

*****

 

Мир Уровней.

Уровень Пятнадцать. 

 

Белоснежный Лоррейн не пах морем. Он пах чистыми улицами, асфальтом, чуть влажным ветерком и молодой листвой деревьев, окружавших главное здание Комиссии по периметру. Портал в замке Доур программировался тремя выходами: домой в особняк на улице Шалье, в раскинувшийся в длину на пару километров центральный парк и к «Реактору», куда Санара, принявший душ и переодевшийся еще на Аддаре, и предпочел переместиться.

С утра получил сигнал о том, что здесь его ждало задание.

И хорошо. Потому что нужно переключиться.

На парковке ряд из серебристых машин с белой полосой на борту – мокрые капоты и крыши; недавно шел дождь. У входной двери ни растений, ни охраны – Комиссионерам последняя со времен сотворения мира не требовалась.

Уже внутри, шагая по длинным коридорам, Аид думал о том, что любит Уровни по двум причинам: а) здесь ни при каких условиях его хламида не становилась видимой. Если Аддар воспринимал его Судьей, то Уровни – почти обычным человеком, и потому на теле черные джинсы и темная кофта под горло, так гораздо комфортнее; б) здесь, в этом Реакторе, существовал тот, кто знал о Санаре все и подчас понимал лучше, чем родная мать. Дрейк. Он-то и ждал в кабинете с нечитаемым буквенным кодом на двери.

 

– Свободен. Готов.

Аид опустился на стул, ожидая, что сейчас Начальник оторвется от чтения данных на экране, окинет взглядом и удовлетворенно кивнет. Тот и окинул. Только долго, тяжело, после чего покачал головой.

– Задание отменяю.

Санара ощутил всколыхнувшееся раздражение – сегодня облако настойчиво требовало выхода. Сейчас бы не помешало размозжить башки каким-нибудь невменяемым идиотам. Он еще не остыл. И хорошо бы идиотов было не два-три, а пара-тройка десятков…

– Нет. – Дрейк был непреклонен. – Тебе надо расслабиться.

– Я спокоен.

– Я не сказал, что ты неспокоен.

Они скрестили взгляды-лазеры, как световые мечи.

– Слишком много напряжения, его нужно убрать.

Комиссионеры были способны видеть его черноту, Санаре даже становилось легче от этого факта. Не приходилось ничего объяснять.

– Дай мне…

Он хотел сказать «убить кого-нибудь», но не успел.

– Найди бабу.

– Что?

– Телесное напряжение лучше всего сбрасывает секс. Тебе нужно выйти из рабочего режима, остудить шестерни.

Аид бы не улыбнулся, даже если бы Начальник шутил. Но он не шутил.

Не хотелось спорить об очевидном: «У меня нет женщины, потому что никто не может смотреть мне в глаза. Все боятся».

– Купи. Заплати лучшей. Завяжи ей глаза.

Санаре хотелось чертыхнуться. Да, этот безвозрастной субъект в форме хоть и бесил временами, но все же был прав: секс помогал Аиду выйти из режима Судьи. Но этого уже давным-давно не случалось, потому что никому не нравится трахаться с завязанными глазами. А эти самые глаза обязательно приходилось закрывать либо ему самому, чтобы не пугать партнершу, либо принудительно завязывать даме, что обрубало лучшую часть его личного наслаждения.

– Я…

– Это не просьба. И не совет. Сделай, как я сказал.

Покидая кабинет, Санара думал том, что сейчас, просто для того, чтобы выпустить пар, он придушил бы Иду еще раз.

 

(Dennis Lloyd – Aura)

 

Девчонка старалась. Притворялась, что ей нравятся странные игры, когда клиент молчит, а она ощупывает его тело трясущимися пальцами, словно слепой. Слепая, коей она и была из-за плотной бархатной повязки. Притворялась, что не помнит о том, что ее подвезли к дому с накинутым на глаза капюшоном, чтобы не запомнила адрес, что вели по комнатам под руку, что не дали даже посмотреть на того, кого она теперь ощупывала. Вроде бы не стар, судя по коже и мускулатуре, очень крепок, если пройтись по бицепсам и прессу, вот только лицо она кончиками пальцев читать не умеет – может, урод? Иначе зачем предварительная конспирация? 

А Санара чувствовал ее беспокойство, как собака чует запах подгнившего мяса, уже невкусного и непривлекательного даже для того, кто голоден.

Он терпел. Старался исполнить то, о чем его попросили, отдаться на волю женских рук и губ, прокладывающих дорожку от его шеи к ключице, ниже, к пупку. Силился расслабиться. Но расслабиться не умела она сама: все ждала не то подвоха, не то его ужасного голоса, не то просьбы совершить нечто извращенное и неприемлемое. Напряглась еще до того, как вошла в его дом, и двойной гонорар, переведенный на карту вперед, не радовал.

У нее длинные шелковистые волосы, приятная округлая, утянутая в дорогое белье, грудь. Очерченная фитнес-залами и строгими диетами талия, бедра и икры без единого волоска. И духи с запахом лимона и дыни.

А ему хотелось, чтобы на него посмотрели.

Ее язычок все ниже, пальчики ласкают его соски (он так и не позволил ни разу поцеловать себя в губы), и у них бы, может, получилось, если бы ни ее внутренняя, звучащая для него как землетрясение, трясучка.

– Остановись, – попросил он в какой-то момент тихо.

Один из камней на ее сердце соскользнул в сторону – голос «клиента» нормальный. Не старый, не сиплый.

– Сделать… что-то… по-другому? Скажи, как лучше…

Она уже тянулась к его плавкам, но он перехватил ее подрагивающую руку.

– Хочешь на меня посмотреть?

И замотались быстрее, чем она успела подумать, из стороны в сторону волосы. 

– Пусть… как есть. Поиграем?!

Но играть ей не нравилось. И он моментально напрягся больше, чем расслабился.

– Если сможешь делать это без повязки, делай. Если нет…

И развязал завязки маски.

Она даже не заметила, что он не просто не урод, что на самом деле он красив – утонула в белизне света его глаз; и сорвало в бешеный галоп сердце. Затикали ее внутренние часы с таким грохотом, будто пришли последние секунды, будто сейчас, прямо с этой чужой кровати, ей придется уйти из жизни навсегда.

Хвала эскортной выдержке – брюнетка, даже будучи объятой паникой, попыталась пересилить себя. Сейчас она опустит голову, снимет с этого ужасного человека трусы и больше  ни за что не будет на него смотреть, примется за минет – он ей привычней и безопасней.

Санара же уже слышал лязг зубов, который от стресса у нее через секунду случится. А целый член ему дороже откусанного.

Чтобы голова девчонки поспешно не опустилась, он грубовато и крепко скрутил ее волосы на затылке. Смотрел уже разочарованно, без интереса. Через секунду выдохнул:

– Свободна.

Шелковистые пряди соскользнули с его кулака.

Убегая, она не забрала предварительно скинутый на ковер пеньюар.

 

(Diane Arkenstone – World Calling)

 

Сколько себя помнил, Аид боролся с гордыней. С самого рождения он чувствовал, что наделен некой силой, и оттого жаждал властвовать. А где власть, там и вседозволенность, где вседозволенность, там и жестокость. Она не проявлялась в нем, пока он рос и взрослел, обучался точным и гуманитарным наукам вдали от дома в пригородном пансионате. Не проявилась бы, возможно, и позже, не приметь он однажды повзрослевшую Мику…

Они росли бок о бок. Его родители, благожелательные люди, владеющие собственной сыроварней, образ жизни вели скромный, присущий, как они считали, достойным  богобоязненным людям. Единственного сына учили тому же: сторонись пороков, будь открыт, много не болтай, друзей заводи под стать себе – предпочитай людей честных, уважаемых семьей и окружением, не тщеславных.

Но друзья появляться не спешили. Было уже в юном Санаре, когда его глаза еще не начали светиться, нечто такое, что заставляло соседских мальчишек обходить его дом по пути на охоту или рыбалку стороной. Сам он не навязывался, по неясной причине не чувствовал в них равных, они дичились в ответ. Лишь слышался по вечерам чужой веселый смех – там, где начинался спуск к морю, где по вечерам жгли костер и грызли косточки ламаринов. 

«Пусть так».

Аид не столько знал, сколько чувствовал – его время впереди. 

Дом Мики стоял на соседней улице – большой, серый и каменный, изрядно потрепанный временем и дождями. Под своей крышей он ютил восемь человек: мать и отца Микаэлы, ее двух братьев, одну сестру и тетку с племянницей. Пока чужая малышня бегала под стол, Аид смотрел в ту сторону не больше, чем в сторону мышиной норы в амбаре – его и в десять, и в двенадцать лет куда больше глупых игр на улице интересовало оружие, которое он вытачивал из дерева или рисовал. В четырнадцать он увлекся познанием космоса – его строением, бесконечностью величин, разнообразием планетных тел, – смастерил телескоп. В шестнадцать готовился к экзаменам и занимался боевым Ктандо, в семнадцать впервые вернулся домой с дипломом человека обученного, готового к взрослой жизни. Полагал, что обретет себя впоследствии либо в воинской сфере, либо там, где его живой, активный и пытливый ум найдет для себя интересное занятие.

Но случилось иначе.

Мика повзрослела. 

Неожиданно и незаметно из тонконогой девчонки пересекла грань – стала девушкой. С той самой плавной грациозностью и внутренней мягкостью, которая заставляет сердца мужчин замирать. Что-то неуловимо иное появилось в ее улыбке, в блеске темных глаз, в выражении красиво очертившегося лица. 

Он заметил ее сначала взглядом, затем чувством, интуицией. Они еще не говорили, а у него уже дрогнуло сердце, породило новое неизведанное ощущение – смесь сладкой тоскливой нежности и желания обладать.

Всякий раз, когда она шла мимо его дома к магазину или обратно, он наблюдал за ней.

 

Она предпочитала брюнетов – он заметил. Вошла в ту девичью пору, когда хочется кружить головы, дарить загадочные улыбки и эфемерные обещания; прогуливалась вечерами под руку то со жгучим Треном, то с красивым подтянутым мулатом Мегеем. Целовалась с ними по очереди – он знал. Но терпел, ждал, что она сама заметит его – высокого, крепкого и красивого. И пусть его красота была иной, она однозначно была: загорелая кожа, осветленные солнцем русые волосы, литые мышцы плеч и по-мужски раздавшейся вширь спины. Но более всего людей, смотревших на Аида, завораживали глаза – зеленые с голубым, голубые с зеленым, как морская вода, как самый нежный ее перекат над атоллом в погожий день. Именно они помогали ему нравиться даже тем, кому он нравиться не хотел.

Но только не Мике.

День за днем, неделя за неделей она натыкалась на него, расслабленно шагающего навстречу, но не видела в нем ни мужчины, ни даже соседа.

Санара тяжелел изнутри. Провел достаточно вечеров, представляя, как гладит ее лицо, как тянутся к нему в жадности ее нежные руки, желая беспрерывно чувствовать его рядом, как своего мужчину. Как смотрят на него одного ее удивительно глубокие шоколадные глаза, как, забыв о других, Микаэла исступленно шепчет на ухо его имя – Аид, Аид, Аид…

А она, кажется, даже не знала, как его зовут. Словно не подозревала, что он вообще существует, думает о ней, уже определил ее для себя подходящей парой. Она становилась все женственней, все раскованней, сама начинала ощущать, как распространяется вокруг и наливается магнетизмом клеящий взгляды ореол. Всегда держала темные блестящие волосы распущенными, улыбаться умела широко, обезоруживающе, и все это, вкупе со скрытой негой и истомой ее глаз, рождало в Санаре сложное, многогранное, в чем-то дикое чувство.

Истинные пары должны притягиваться – так он считал. Она должна сама подойти, заговорить. Если не заговорить, то дать знать.

Но знаков не поступало.

Он «не замечал» того, что Мегей сменился кудрявым Леоном, а Леон Эрмом. Прощал ей руки, обвитые вокруг чужой шеи, взгляды не в его глаза, позволял «наиграться». И неизвестно, сколько Санара выжидал бы верного момента, чтобы заявить о себе, но однажды в их сонную каменистую деревню приехал живущий ранее в других краях внук старой Афилы.

Самоуверенный Дорик.

 

Аид бы понял. Возможно. Если Дорик был бы, допустим, высок или же чрезвычайно талантлив. Красив выпукло и по-мужски, забавен или же добр душой. Но Дорик был пуст и самовлюблен, а Мика – та Мика, которую он уже считал своей, –  вдруг поддалась напускному очарованию приезжего. Принялась наряжаться с тщанием, которого Санара раньше не замечал, изменилась глазами, впервые посмотрела на кого-то снизу вверх, как преданная, посаженная на цепь ласка.

Разочарование тогда впервые впиталось в Аида, как отрава в яблоко. Как сложный активатор в кристалл, как порошок, необходимый для запуска формирования сложного химического соединения. Он не знал всего этого тогда – он был молод, он просто жил.

Развитая не по годам интуиция моментально подсказала – Мика готова с кем-то лечь в постель, не с ним, и, значит, пришла пора действовать.

Чтобы начать свой первый с ней разговор, он дождался заката.

 

Она шагала по дороге в новом белом сарафане, пахнущая духами матери – своих у нее не было. Легкая, наполненная предвкушением чего-то нового, с перемешавшимся внутри волнением и восторгом. Дорик пригласил ее к себе домой. Домой… Старая Афила уехала в город за шерстью для ковра; предстоящий вечер, наполненный запахом дыма от мангала, стрекотом цикад и одним на двоих пространством, обещал стать лучшим из того, что с Микой когда-либо случалось.

«Худшим», – полагал Аид.

И потому окликнул ту, с кем раньше не заговаривал.

– Микаэла…

Она обернулась, застыла. Удивилась, но неуверенно подошла. Мол, чего тебе?

Санара впервые смотрел на нее так близко – понимал, что может поменять все именно сейчас, если подберет к замку правильный ключ, произнесет верные слова. И… если в ее сердце имеется для него хоть пара миллиметров места. Остальное он займет позже, сумеет.

Она пахла так, что ему не хотелось говорить, хотелось просто притянуть ее к себе. Темная челка волнистыми прядями на лоб, теткины, слишком тяжелые для тонкой шеи, бусы, нежные, тронутые блеском губы – их бы он поцеловал.

– Не будь с ним. Будь со мной!

Произнес безо всякого предисловия и вложил в эту фразу всю весомость, которую ощущал сам. Не стал говорить «люблю» или «будь моей», это серьезные слова, для таких придет время позже.

И впервые рассмотрел поразительный цвет ее глаз – насыщенный, но не темный. Смесь ореховой пасты, горного меда и топленого шоколада.

– С… тобой?

Она начинала понимать только теперь. Почему Санара провожал ее взглядом, почему смотрел так пристально, почему не приближался, когда она обнималась с друзьями. Прочитала все по его странному, до дрожи тяжелому, несмотря на летний цвет радужки, взгляду.

«Со мной». Он не стал повторять этого вслух. Вокруг прогорал мягкий розовый закат; за дальними воротами лениво блеяли козы, их хозяин чинил во дворе кирку – стучал по ней молотком.

«Я обеспечу. Дам тебе все. Больше».

– Н-н-нет… – Ей вспомнился Дорик. Там, в конце улицы, ее ждал образованный парень, закончивший самый престижный институт на Софосе. Ждало мясо на углях, приятная улыбка, понятные шутки, невесомые поцелуи (возможно, совместный переезд в столицу). Именно так она хотела перейти на новый этап – с тем, с кем легко, а вовсе не с тем, кто сейчас стоял напротив и ощущался все менее понятным, но все более сложным, даже пугающим. – Нет, извини.

Последнюю фразу она добавила уверенно, уже определившись. Один жених – «за», один жених – «против».

И Аид впервые отстраненно подумал – пустоголовая дура. Однако отстранился он от собственных чувств недостаточно, успел прочувствовать вкус затягивающей внутреннее небо обиды.

– Почему?

Все зря. Зря мечтал, зря представлял ее в объятьях, зря тянулся к ней. Она только что шлепками без каблуков, обутыми на босу ногу, растоптала нежный двулистный зародыш его первой любви. Который мог бы развернуться, пробить любую почву, зацвести так мощно, что боги бы позавидовали.

– Потому что я не брюнет?

Теперь он смотрел на нее без доброты. Королю нужна королева, а эта только что отмахнулась от короны, как от покрытой плесенью шапки.

– Да причем тут…

– А что «причем»?

Тон его голоса ощущался все темней и прохладней; Мика нервничала. Ей хотелось уйти.

– Просто… я люблю Дорика.

– Ты его не любишь. – Он не предполагал, он знал об этом. – И он никогда не будет любить тебя так, как я мог бы.

Это «мог бы» уже свидетельствовало о глубокой расселине в сердце, которую Аид только что заполучил. Она ощущалась дискомфортной и болезненной, она ему не нравилась. Впервые на горизонте заклубилась злость – не то на себя, выдумавшего несуществующий рай для двоих, не то на ту, которая оказалась оболочкой, а не девушкой его мечты.

Микаэла тоже покрылась защитными шипами.

– А может, я не хочу, как ты «мог бы». Я хочу, как он!

– Потому что любишь его?

Непонятные всполохи уже зародились в Санаре и теперь набирали мощь, как черные термоядерные процессы. Он сотни раз будет анализировать их в будущем, но именно в этот вечер он ошибочно считал, что так у всех выглядит гнев.

– Да, люблю. А что ты знаешь о любви?! Ты… ферд?

Если бы она тогда не добавила эту фразу и это слово, если бы просто развернулась и зашагала прочь, он бы стерпел. Но «ферд» означало изгой. Не просто изгой – отшельник, отринутый обществом по причине умственной неполноценности. Она это имела в виду. Полыхала взглядом: «Что ты можешь знать о любви, ты, который вечно сидел дома, когда другие гуляли и общались?! Недоумок. Выскочка с завышенной самооценкой!»

Этот ее взгляд решил все. Катализатор сработал.

– Страдай. – Произнес он тихо и очень жестко. Приговорил. Не знал, что в ту секунду его зрачки впервые полыхнули белым.

– Не буду! – взвилась Мика.

– Будешь. – Более никто не смел ему перечить. – Я посмотрю на твою любовь, когда Дорик вернется с охоты, пожранный степными волками. Когда будет стонать на твоих руках покалеченный. Я посмотрю, насколько хватит твоей… настоящей… к нему любви…

Гром и молния, сверкавшая в голове Санары, породили тьму. Черноту, желание, чтобы приговор обязательно сбылся. Скоро… Скоро… Очень скоро.

– Ты… трус! Чмо! – она убегала от него, напуганная. Больше не хотела ни мяса на углях, ни поцелуев. – Ты идиот!

Кричала и вытирала испуганные слезы.

А из глаз Аида, более не лазурных из-за произошедших в нем изменений, лился ровный белый свет.

То был день, когда он трансформировался в Судью.

 

*****

 

(April Rain – Violent Passion Surrogate)

 

Следующие двое суток, неспособный совладать с самим собой, он провел дома. Хотел бы некоторые вещи «развидеть», а некоторые детали «отознать», но та самая чернота, проснувшаяся в нем во время разговора с Микаэлой и похожая на ядовитое растение, пустила корни.

Тьма не отпускала. Она желала властвовать над миром и людишками, судить всех по заслугам, вершить справедливость. Желала выйти на улицу и смотреть всем в глаза, в души, а после жестоко карать – в мясо, на части.

Аид простил Мике нелюбовь. Но не мог простить другое: что тем разговором – своим отказом любить – она его изменила. Как-то. Чувствительность Аида вдруг взвизгнула и взлетела до критической отметки, клетки тела будто разделили ножом, а после вскрыли и вывернули наизнанку. Знай, смотри! И это «смотри» наделяло властью, которую он ненавидел, которую нехотя обожал, которая возбуждала. В то же время отчаянно желал вернуть все обратно и потому рвался на части.

Одного-единственного взгляда на отца хватило, чтобы понять – изменяет. Этот немолодой, набравший с годами вес поверх сильных мышц мужчина, бородатый и усталый, оказывается, смолоду любил живущую в соседнем поселке Кириену, но жениться на ней не смог, потому что не вовремя забеременела соседская девушка – Алайя, мать Санары. Отец вот уже сколько лет таился. Старался быть хорошим мужем и отцом, но раз в месяц, иногда чаще, встречался с замужней Кириеной, наслаждался их плотской близостью в полутемном хлеву за сараем. Говорил, что на рынок…

А мать… Тайно варила не только обычный сыр, но и «особый» – фитири, в который добавляла запрещенное к продаже галлюциногенное вещество. Последний тайно переправлялся повозками в столицу и продавался за большие деньги. Так вот откуда в их скромном доме несуразно аляповатые вещи: винтажная золотая лампа, две картины-подлинники Суфары, ковер с Улайского архипелага…

Он верил ей. Благочестивой, сдержанной, цельной, как ему раньше казалось. Старался быть похожим на нее, брал пример… Больше не брал. И не мог смотреть в глаза отцу, боялся, что осудит, что тьма снова возьмет над ним верх и возжелает выдать вердикт. Хорошо, если справедливый.

Без еды и воды днем. Взаперти.

Поесть Санара выходил ночью.

 

Теперь он знал обо всем. Стоило навести на видимый или невидимый объект луч внимания, и тьма, покрывающая оболочку, рассеивалась, как под лучом прожектора.

Знал, что Мика так и не подарила девственность Дорику, не смогла собраться с духом, сбилась в тот вечер с романтической волны. Что уговаривала его не ходить с деревенскими на охоту, что костьми ложилась у порога, пыталась заставить ее слушать, истерила. Что глухой к чужому мнению и самоуверенный Дорик этим утром с остальными на волков все-таки пошел, что час назад он вернулся в деревню окровавленный, на носилках. Принесли.

 

И теперь она сидела у Санары в ногах. Бледная, заплаканная, с трясущейся нижней губой.

– Верни все назад, слышишь? Он не виноват, верни… Это ведь ты наслал на него проклятье. 

Аид смотрел на гостью в полутемной прихожей. Снаружи солнце, кружат шмели и мухи; мать в сарае, отец на кузне. Сюда вышел, потому что в доме никого, потому что устал.

Жалкая Микаэла, жалкая. Она, оказывается, всегда страшилась двух вещей: покалечить свое красивое тело – хорошему мужу не нужна увечная, и еще провести в этом «болоте» жизнь. Так и не доехать до столицы, не вкусить диковинных блюд, не заиметь собственного дома с гаражом, не заиметь ничего. До конца своих дней ходить в материнских платьях, таскать к телегам в бидонах молоко, измочалить пальцы при плетении шляп или корзин, получать за это медяки.

Да, Дорик подходил ей больше.

– У него рука… Приходил лекарь, говорил, если бы в больницу, но не успеют, нужно отнимать… Пилой отнимать.

И она разрыдалась, упав ему в ноги, уверенная в том, что тот, кто наслал проклятье, умеет его отменить.

Дорика покусал степной волк, а Аида корежило от собственного ненавистного могущества. Знал же, что время придет, и оно пришло. Он желал отпустить Мику и в то же время жаждал добить ее. Правильным было бы пообещать, что он постарается все исправить, но ему давно уже плевать и на Дорика, и на нее саму. Его крыша кренилась, сзади рьяно пытались расправиться черные крылья (или полы темного плаща?); собственный мир Санары треснул и теперь катился в бездну. Из-за нее.

– Уходи, – бросил он ей глухо, как собаке, которую хотел пнуть, но не пнул.

– Не поможешь?

Он не умел отменять проклятья. Не знал ничего ни о них, ни о том, что творится с ним теперь.

Поднялся с лавки, чтобы уйти и запереться в комнате. Снаружи слишком яркое для него солнце, слишком теплый день, а к его голове неумолимо прирастал черный невидимый капюшон. И мучила жажда. Не воды хотелось – крови и мести. Чем дольше она у порога, тем печальнее исход.

– Ты ведь можешь! – Все такая же кареглазая, но уже некрасивая. – Ты хотел меня, так на, бери… 

И принялась вдруг расстегивать на себе блузку – мол, давай, люби, трахай, чего ты там хотел… Я буду говорить любые слова!

Он ничего не хотел. Но взглянул на Мику с интересом. Это правда такая сильная и жертвенная любовь к Дорику? А, нет, всего лишь отчаянное чувство вины и прах почти рассыпавшейся уехать из села надежды.

– Застегнись.

Все пошло не так. Для нее, для него.

– Почему?! За что ты так?

Противно вились над крыльцом мухи – мать, уходя, пролила на ступени молоко. 

– Он останется калекой!

Аиду все тяжелее давался каждый вдох, сдавал позицию его крохотный островок спокойствия, все злее делался внутри шторм.

– Уходи. Если не хочешь, чтобы вся твоя родня, – процедил он сквозь зубы, – заболела неизлечимой болезнью, чтобы они…

Он даже не договорил, когда Микаэла, сдерживая рев, бросилась прочь из его дома – на нее, уже помеченную чумой, едва не навесили второе проклятье. Ей уже и так казалось, что вьется над головой сотканная из воронов черная метка.

– Не запнись, – недобро пожелали ей вслед. – Ногу сломаешь.

 

Со своими родителями он больше не общался. 

Мика приходила ночью; стучала в окно, плакала. Говорила, что Дорику отняли руку, что она запнулась-таки и повредила лодыжку. Что это он – гад! – это он все сделал. Спрашивала, ну что ей сделать, чтобы прошло? Что отец ее вдруг покрылся сыпью и теперь горел в лихорадке, что доктор только утром…

Ее мир хрустел и перемалывался жерновами; Санара не открывал окно. Он начал бояться того, что его мысли – неоформленные помыслы даже – сбывались слишком быстро, почти молниеносно. Не знал тогда ни про пространство вариантов, ни про умение избирать нужный. Уже жалел, что не умеет отменить сказанного, и старался просто не думать ни о Мике, ни о бинтах на обрубке Дорика. Старался упереться взглядом и мыслями в ничто.

– Я не смогу без них, – всхлипывала так горько, что у него ломило уши. – Без всех, но только не без родни… Не губи моих, слышишь? Не губи! Я поклянусь тебе в чем угодно, я до конца жизни овечкой следом буду ходить…

Он лежал на кровати с закрытыми глазами, но ему казалось, он ломает ей руки.

– Открой… Открой окно, скажи, что тебе нужно?!

Она рыдала, стоя на коленях в траве под его окном.

Санара слышал, как трескаются и рвутся с неприятным звуком ее нервные окончания, как впрыскивается в объятый паникой мозг ядовитый газ, как душит все живое.

– Открой… Открой…

Она ушла.

А он стискивал челюсти и желал стать обычным, таким, как раньше.

И знал, что стать таким он уже не мог.

 

Молва донесла, что лихорадкой заболела Микина сестра, а также оба брата. Что отец не встает. Что докторов вызвали из столицы…

В этот день он из комнаты не вышел ни днем, ни ночью.

 

Наутро в дверь постучала мать, испуганно сообщила, что пришло письмо. Подсунула его под дверь.

В письме говорилось, что ему – Аиду Санаре – приказано явиться в форт Ротфус для проведения дознавательных мероприятий. Дворцовый провидец доложил, что в селе Тирос вот уже двое суток фиксируют вспышки энергии Талхар, что означает – дар, который, возможно, проявил себя в новом молодом Судье. За отказ прибыть – штраф, через сорок восемь часов пришлют конвой.

Ему вдруг полегчало. Стало ясно, куда двигаться дальше. Аид до одури устал от душной комнаты, от нового себя, от непонимания того, что с ним происходит. Если он Судья… Если только…

Собирался он быстро и тщательно. Чувствовал, что от села нужно оказаться как можно дальше – для них опасно.

От своих уходил не прощаясь.

 

Ее везли на телеге – выловили из озера утром. Когда Аид узнал браслет из зеленых бус на посеревшем раздувшемся запястье, ему стало плохо, кончился воздух.

Мика покончила собой.

Рыбаки говорили мало, неохотно – связала себя по рукам и ногам веревкой, скинулась со старого причала. Нашли, когда пришли доставать сети…

Из-под короткого брезента с одной стороны бледные стопы с кусками разрезанной веревки, с другой слипшиеся черные волосы, увитые водорослью.

Он уходил прочь, не чувствуя собственного тела. Лишь один большой камень на сердце, который не сдвинуть, не убрать, как ни старайся. Насколько умел желал ее семье выздоровления, пытался представить их всех в добром здравии, веселыми… Ей уже не увидеть…

Не просил прощения даже мысленно, потому что сам бы за такое никогда не простил.

Он повзрослел и постарел в тот день, разменял одну страницу жизни на внутренний тлен, пепел и тяжесть. Перестал быть юнцом и практически человеком, приговорил самого себя к тьме. 

Ему с этим навсегда.

 

Дорога в город шла одна, за холмом. Для водителя автобуса ни столба, ни будки, лишь помеченный белой краской щербатый булыжник у обочины – знак, где тормозить.

Как сюда с артритом и подагрой доковыляла старая Афила, уму непостижимо. Но к стоящему Санаре старуха приближалась с упорством мула, и это несмотря на солнцепек и нездоровье. Дышала плохо и тяжело; ему навсегда запомнилась ее непокрытая голова и как играет седыми волосами жаркий ветер.

– Возьми, – она протянула ему черно-белую фотографию. – Она оставила ее моему Дорику…

Аид боялся прикасаться к бумаге. Над ней все еще кружили романтические помыслы молодой девчонки – «думай обо мне». И предназначались они не ему. Звоном расколотого колокола теперь гудел тот вечер – зря они повстречались друг другу на дороге, зря он не оказался обычным парнем. Обычный бы пообижался и забыл. Оклемался бы через пару недель душой, отыскал бы новый объект для любви.

Но Санара обычным не был.

А Афила всегда могла видеть больше – он подозревал. Не зря к ней ходили спрашивать про будущее, наведывались с душевной болью и просьбой дать совет.

– Ему уже… не надо.

Кто снял для Мики это фото? Мегей? Леон? Разрушенная стена и полынь сзади; очаровательная улыбка на все лицо и задорные глаза. Еще три дня назад Микаэла умела радоваться.

– Ты это сделал с ней, – бабка хотела смотреть ему прямо в глаза, но не могла. Никто не мог. – Тебе с этим и жить.

Зная, что торопиться уже не нужно, она медленно и неуклюже побрела обратно в деревню.

Он так и запомнил: жаркий полдень, расплывшаяся фигура на узкой каменистой дороге, растрепанный узел из седых волос, белая в голубой цветок юбка. И еще себя, держащего в руке жгущую пальцы фотографию.

В Тирос он больше не возвращался.

 

Глава 3

 

Энфора. 

Столица острова Софос. 

 

О чем мечтает человек, у которого есть дом, еда, вода и одежда? Об удовольствии. Просто многие до этой стадии так и не доходят, полагая, что у них не те стены, слишком примитивная еда или не та одежда. Я сию ловушку благополучно миновала, зная, что чрезмерная серьезность не только убивает во взрослых детей, но и иссушает фонтан любопытства, жажду познания и внутреннего озорника.

Так о чем мечтает тот, кто не стал слишком серьезным?

Верно.

Я мечтала выпасть с балкона.

 

И не долететь до земли. Точнее до воды, так как мой новый особняк – смесь белых стен, стекла и кучи уютной внутренней дребедени – зависал широким балконом над скальным обрывом. Идеальное место, чтобы сойти с ума, а точнее, сдвинуться с той самой человеческой частоты, умело превращающей мир в стабильную клетку.

Более не для меня.

У меня, если я захочу, будут деньги, безграничная сила и власть, слава, уважение, контроль…

Но я не хотела.

Куда больше мне нравилось сидеть на удобных перилах, не имея вокруг ни прошлого, ни будущего, разглядывать неповторимые краски достойного галереи заката, знать, что все, на что я смотрю, чего касаюсь, что могу изведать, – не моё, но для моей радости предназначенное.

Чудно. С меня хватит обычного, хочу необычного.

До узкой полоски булыжников, внизу омываемых волнами, метров тридцать, значит, меньше трех секунд полета, но, чтобы развоплотиться, мне хватит и двух.

И я соскользнула пятой точкой с парапета.

Свист в ушах, собственный звенящий от радости крик; удивленный глаз сидящей на выступе чайки…

В воду я занырнула, уже не имея ни тела, ни привычного для Леа сознания. Мир – плотный, яркий и цветной – превратился в оживший реалистичный сон. Озорник внутри меня смеялся. Для чего я вернулась на Аддар? Чтобы пожить как человек? Нет, чтобы раскрепоститься, набарахтаться и распластаться, как одуревшая от собственных возможностей, усовершенствованная до уровня полубога амеба. Отличный план, мне он нравился. 

 

(Ivan Torrent – Beyond Love)

 

У меня были плавники и чешуйчатые бока. Меня несло подводное течение, мое зеркальное брюхо гладили водоросли. Больше не требовалось привычно дышать, мой язык не умел произносить звуков. Внизу – другой мир: колышущийся, переливающийся, плавный. Я – большая белая рыба, способная рвануть над кораллами торпедой или спать на ходу, я могу преодолеть сотни километров или часами таиться в укрытии. Я – пузырьки, выныривающие из-под земли и несущиеся к поверхности, туда, где крутится, как игрушка йо-йо в руках шутника, сияющий огненный шар. Спустя какое-то время у меня есть щупальца, прозрачные и тонкие, как нити, и глянцевый шарообразный купол, я – неспешная ленивая медуза. И вот уже стая серебристых рыбешек…

Это меня, морскую звезду, окружает лес из кораллов; я буду лежать среди них, пока длинный день – единый и бесконечный – становится светлым, темным, снова светлым, снова темным. Я заметила, он никогда не заканчивается. Вода теплее у поверхности и холоднее у дна – мне нравится любая. Так хорошо быть самолетом-скатом: плывешь в мерцающем морском небе, позади выписывает дуги хвост-шип, по бокам колышутся крылья.

Время перестало существовать для меня в привычном его понимании. Меня здесь много. Форм, размеров, видов, ощущений. Океан – отдельная планета, наконец-то я видела, слышала и ощущала его изнутри. Знала его пучеглазым беременным морским коньком, прячущимся в тени анемона, и копающейся в песке многоногой креветкой. Чувствовала его неугомонными щупальцами осьминога и прилипшей к поверхности затонувшего корабля мшистой ракушкой. Взирала на себя со стороны подводным течением и думала о том, как странно этот корабль смотрелся бы, подними я его со дна и поставь на городскую площадь…

Площадь, хм. Мне вспомнился город, люди, суша…

Обратно к берегу я неслась дельфином, и моя гладкая темная спина переливалась в свете солнечных лучей.

 

(Revolver – Leave Me Alone)

 

Для меня, как для морской звезды, все превратилось в один бесконечный день – то разгорающийся, то гаснущий, то яркий, то темный. Я цвела на холмах душистыми персиками и ходила по себе же мохнатыми ногами пчелы. Чувствовала, что в древесных стволах, как по венам, течет сок, как всасывают из почвы влагу могучие корни. Я качалась бабочкой-однодневкой на ярких лепестках распустившегося утром цветка, зная, что у меня на спине хитин, а вместо носа хоботок. 

Я неслась обратно в город с холма пахнущим оливковым цветом жарким ветром, а после путалась им в волосах прохожих. Каталась на их головах смешными кепками, сидела солнечными всполохами на ободках стаканов в летних кафе, звенела на чужих шеях бусами. Заглядывала в окна и примерочные, смеялась тому, что не отражалась в витринах.  Помогала невидимой рукой нести старушке тяжелую сумку, удержала от падения малыша, сотворила ему из воздуха леденец…

– Откуда ты это взял? – орала истеричная мамаша, с подозрением глядя вслед прошедшему мимо старику.

Леденец у ребенка отобрали, пришлось сотворить ему еще один, на этот раз невидимый.

Я же баловалась. Бороздила здания насквозь, считала прошедшие сквозь мой невидимый мозг стены – три, четыре, пять… сорок пять… Случайно попала на третий этаж института, поразилась тому, сколько времени седой профессор-медик потратил на разработку формулы. Добавила в нужном месте две цифры, знак минус и заменила один химический элемент. Завтра старик оповестит всех, что создал-таки новое лекарство от артрита – радости будет много.

В соседнем музее оживила робота – тот, не имея голосового элемента, вдруг ладно и складно заговорил. Вот поломают головы великие умы…

Сочтя безоблачное небо скучным, я собралась над Энфорой удивительной грозой с фиолетовыми всполохами, а после смеялась, отращивая зонтикам прохожих уши. Пахло озоном, промокшей землей, весельем и свободой.

Меня не было. И я была везде. Играла, как на арфе, на нитях-сигналах сотовых телефонов; не удержалась, простонала одному парню в трубку сексуальным голосом: «Ты идешь, милый?» Собеседница на том конце моментально взвилась:

– С кем это ты?! Кто с тобой рядом?

С бедолагой рядом была невидимая я. Сегодня эта пара переживет ссору. Ничего, настоящая любовь с таких только крепчает.

Возникла белесым призраком на селфи двух туристов, вызвав переполох, после переодела прохожих в «одежду соседа» – визг стоял до неба; проросла на клумбе россыпью семицветиков. Погостила в будке лотерейных билетов – пока продавщица не смотрела на покупательницу, я вложила в руку матери-одиночки, верящей в удачу, самый выигрышный билет. Будет ее сыну и новая одежда, и фломастеры, и самокат. На такую-то сумму можно купить в довесок и дом, и путешествие.

А потом вдруг поняла – хочу побыть музыкой. Как это ощущается?

Ведь я мысль и сразу материя, желание и практически мгновенное его воплощение. Мой человеческий мозг горит с непривычных вибраций – и пусть! Зачем мне время? Для чего? 

Я сидела на парапете и отматывала жизнь, как фильм, вперед на три секунды, назад. Вперед, назад… Ходили по тротуару, как заведенные куклы, люди – их реальность стала этими тремя секундами и одним застывшим посередине кадром. Зачем все? Для чего? Я больше не человек… и человек. Элементал и не совсем. Кто я, если слышу пульс земли, если чувствую, как внутри меня-планеты кипит лава, если ощущаю тяжесть гравитации и понимаю, как я сама же скоротечна? Зачем я вернулась с телом человека и способностями не принимать правила игры?

И почему уже опять вечер? Тот же самый вечер, когда я прыгнула с балкона или уже совсем другой?

Остывали камни мостовой; в подъезде дома, к которому я сидела спиной, суетный вор на последнем этаже пытался проникнуть в квартиру – я равнодушно согнула ему отмычки. Вспомнила, что хотела побыть музыкой, огляделась – где тут клуб?

 

(NXRD & SVRRIC – Hikari)

 

Меня несло от басов. Или их от меня… Я двигалась чужими телами, билась вибрацией из динамиков, ощущала на себе, будучи полом, десятки подошв. Я длилась, длилась, длилась… Бухала низкими частотами, мельтешила лазерными прожекторами, пьянела от выпитого не моим ртом алкоголя, плыла не своей головой, развязывалась, как смазанный маслом корабельный канат…

В какой момент я почувствовала парня в самом дальнем углу? У него в руках порошок – синий, блестящий. Таким бы стал, если бы на него упал свет. Что это? И как ощущает себя тот, кто принимает наркотики? Раньше бы попробовать не решилась, теперь же – будучи новой – я хотела знать и ощущать все. Нет, не так. Всё!

На его тщедушное тело кристаллическая взвесь оказала довольно слабый расслабляющий эффект – слишком много блоков.

У меня блоков не было, и моя кровь вскипела.

Наркотик для сознания Элементала – уже свободного и чистого – это крен. В какую сторону зависит от инстинктов этот наркотик принявшего. Я же все еще оставалась слишком человеком, несмотря на новизну умений, и потому – кто бы сомневался! – заинтересовалась информацией в голове парня из бара о том, что через двадцать минут на восточном пирсе состоится «наркодилерская» встреча. Без меня? Нет! Ведь требовалось же срочно излить куда-то мою колыхнувшуюся дурью агрессию.

 

Люди глупы. Не все. Но те, кто с помощью чужого мнения и в обход собственной головы, желает доказать себе, что он чего-то достоин и может быть кем-то любим. Почему, услышав из чужих уст слова «чувак, ты крут!», мы вдруг решаем что мы «круты», а от слов «ты идиот!» впадаем в раздражение? Все просто: мы не имеем насчет самих себя никакого определенного мнения. И потому вечно от кого-то зависим.

Так происходило и на пирсе. Четыре новые блестящие машины – все, как одна, черные, с затемненными стеклами и литыми дисками. Стволы в кобурах по последним чертежам, одежда по моде, ботинки начищены, а в душах – тьма, потому что страх. Людей около десятка, по пять с каждой «стороны», между людьми на старой бочке открытый кейс с белым порошком – веществом куда более сильным, нежели то, что я вдохнула чужим носом в баре. И почему, будучи Леа, я не замечала, что в Энфоре творится столько дерьма? Просто не смотрела в ту сторону, видимо.

А теперь смотрела – на бритые затылки, узорные бороды, запугивающие выражения глаз, – и мне было смешно. Какие забавные дядьки! Почему бы им просто не вернуться домой, не налить себе по чашечке чайку и не посмотреть телевизор? Для чего все эти шоу? Ах да, чтобы заработать деньги, иначе ты не крут.

Скучно. А хотелось весело.

Главное, не нанюхаться еще и этой дури, когда буду кутить, а кутить я собиралась по-черному, ведь интересно же посмотреть, как летят сквозь тебя – прозрачную – пули…

 

Я всего лишь раскидывала им порошок – рвала пакеты и подкидывала его в воздух, как горсти сахара. Всего лишь отобрала второй кейс и дождем вывалила из него деньги. Разве за это убивают? Подумаешь, дико хохотала при этом и, кажется, летала на воображаемой метле – разве повод стрелять? Скорее, повод объединиться против общего врага и понять, наконец, что дружба дороже, что она – истинный повод что-то ценить. Но в меня стреляли. Разевали в оре рты, поддавались панике, вскидывали приклады, целились.

Пули – это щекотно. Когда ты как облако, когда тебе хорошо и весело, когда рвут они не твою шкуру и внутренности. Сколько грохота, дыма, суматохи! Разве главарям не видно, что один за другим ложатся их собственные люди, а не я? Ах, уже нет первого главаря, второго скоро не будет тоже… Под шумок.

Улетала с места событий я, имитируя рев подбитого самолета; в ближайших зданиях дрожали окна.

Белый порошок, пусть и в небольшом количестве, но все-таки на меня попал. И добрая часть ночи из моей памяти попросту выпала. Отключилась осознанность, остались инстинкты, желание веселья и безграничная сила.

 

(Thomas J.Bergersen – Black Blade)

 

Помню, как направляясь куда-то в сторону противоположного побережья, я встретила грузовой товарняк, и какое-то время висела светящимся диском над кабиной тягача. Балдела, потому что от моего вида балдел немолодой машинист, всю жизнь мечтавший воочию лицезреть НЛО. Сбылось. И сколько же восхищения я видела в его глазах. Ком в горле и желудке, совершенно искренний детский восторг. Растворилась я, оголив звездное небо, как он и ожидал, с хлопком и голубыми всполохами.

После бродила по лесу за браконьерами в виде дерева-монстра – переставляла сотканные из корней лапы, жутко ревела, разогнала всех птиц и зверье. Браконьеров, понятное дело, напугала до невротической икоты. Пусть. Неповадно будет ставить запрещенные силки.

Вернулась в город, какое-то время светилась над центральным районом оранжевыми тучами, после заметила белое двухэтажное строение – банк. Но не простой, «золотой», основанный исключительно на доверии обманутых вкладчиков – над зданием, словно воронка, сплелись нити чужого горя и злой радости обогатившихся основателей. Гнусно захихикала, спустилась ниже, впиталась в крышу…

А это приятно – быть информацией. Битами, сигналами и импульсами. Расползаться по запрещенным серверам, ломать, как ржавые мышеловки, сложные пароли, подчинять себе цифровое пространство. Основной счет был показательно пуст для налоговой, а вот засекреченный ломился от обилия нулей – здесь хранились миллионы. И как же приятно было растекаться ими обратно на карты обманутых вкладчиков, с процентами, конечно же. За простой, за моральный ущерб, за нечестность…

Банк я покинула в четыре утра праздничным фейерверком. Понеслась к музею национального искусства, потому что вдруг решила, мне – новоиспеченной богине справедливости – срочно нужна корона!

В половине пятого сидела в зоопарке, в вольере огромного хищного Меченоса, самого крупного из сухопутных медведей, гладила жесткую шкуру, смотрела, как сереет на горизонте небо.

Рассвет. Я осталась не укушенной, потрогав и степных волков, и острозубых горных грызниц, и даже гигантских птиц-Даду. Всегда хотелось узнать, тонкая ли у них под пышным оперением шея.

Впервые ощутила, что устала, что пора домой. Сориентировалась, в какой стороне находится мой новый особняк, вольер покинула незаметным прохладным сквозняком. Медведь даже не проснулся.

 

(SHENA – Проводи меня до дома)

 

Я почти долетела до ворот (часть меня уже спала и созерцала плывущие внизу холмы, краем восприятия отмечая розовеющие лучи солнца), когда вдруг пришла мысль: «А в этом мире есть кто-то, схожий по силе со мной? » Хоть кто-нибудь? Хоть один…

И совершенно не вовремя всплыло в воображении давно забытое лицо Судьи – светлый отблеск глаз, в которые я, будучи Леа, даже не смела смотреть.

– Черт…

Неожиданно я перестала быть прозрачной, скатилась на землю, больно приложилась плечом о камень, выругалась.

Поднялась с пыльной дороги, неуверенно зашагала к воротам. Хорошо, что замок сенсорный, что ключи не нужны – все равно бы посеяла.

Вот же не вовремя всплыл, будь он неладен. Что такого в этом чертовом взгляде, что меня сбило с нужной частоты и даже не позволило нормально собраться обратно? Теперь шею ломило и корежило, ноги толком не шли, руки не поднимались.

Кажется, я переборщила с весельем.

Совершенно точно. Переборщила.

 

Но по-настоящему меня накрыло пять минут спустя и на следующие несколько часов, во время которых я осознала несколько важных вещей:

а) я могу обращаться в Элементала когда угодно, но у обращений есть цена – человеческое тело «горит». Не оно само даже, но разогнанный до предела мозг, непривычный к вибрациям Элео, истощается. Проще говоря, убивается. И значит, мое время на Аддаре, если я буду продолжать в том же духе, весьма и весьма ограничено. Скорее всего, одним годом, если буду жестко дозировать трансформации, и примерно месяцем, если буду кутить по полной.

Нет, не обидно, даже логично. Мои дни здесь и эти возможности – бонус. И бонус, что я могу выбирать, кем быть.

Что ж, важно было узнать;

б) по выходу из состояния Элео меня, человека, жесточайше корежит от боли, потому как возвращают на место собственную структуру клетки. И накрывает депрессия. Одиночество, темнота, пустота. Отчаянно хочется тепла, ласки, чужой рядом ладони, согревающих слов.

И еще я не могу двигаться. Недолго. Но в этот момент из меня можно вырезать органы и вообще пилить на части – даже дернуться не смогу. Неприятно.

И все же честно. Хочешь быть сразу двумя – Элементалом и человеком, – умей терпеть преображения.

Постель теплая, мягкая, спазмы в ней терзают не так сильно. Скоро восстановят эластичность кровеносные сосуды и начнут в обычном режиме передавать импульсы нервные окончания, а пока просто жить, отвлекаться, терпеть.

Судья, значит. Любопытно.

А у меня в лучшем случае двенадцать месяцев? Так может, я вернулась сюда не зря, и на самом деле у меня есть цель? Просто занимаясь исследованием своего нового потенциала, я не успела о ней вспомнить? Тратить себя на полезное приятнее, чем на развлечение недоумевающих горожан.

«Напомни мне», – попросила я глубинный слой своего разума, проваливаясь в сон.

Хочу знать, хочу понимать. Хочу ясности.

 

Глава 4

 

Если бы кто-то спросил меня, что я помню об Элементалах, я бы ответила – все. И ничего. И оба ответа были бы верными. Как описать того, кто не имеет ни формы, ни размера, ни запаха, ни настроения, при этом являясь воплощением самой «возможности» приобрести любой из этих параметров? Точно, никак. Только чувствовать, понимать. Теперь я знала, что видимыми Элео для людей становились лишь тогда, когда приобретали плотную функцию стихий – Воды, Огня, Эфира… Верно, с подобным описанием предмета мое интервью, несмотря на уникальность знаний, не стали бы публиковать ни в одном журнале.

И ладно.

Людей людьми делают ограничения, и это замечательно. Утрамбуй кусочек энергии в форму, придай ей свойства и цвет, специфический запах, и получится, например, тот самый кофе, который я насыпала из банки в стакан с горячей водой. Ограничь пространство с пяти сторон бетонными или деревянными блоками, и получится дом.

Дом, в котором я находилась и который пять минут назад, считай, впервые с момента заселения закончила осматривать, мне нравился. Размер средний, всего один этаж, разделенное декоративными перегородками на зоны пространство, много окон, света и места. Свежий воздух, потому что бьется вечным пульсом у подножия скалы океан.

«Жаль, что когда-то мы с семьей не могли себе такой позволить».

Сегодня я впервые чувствовала себя человеком – плотным, настоящим, почти принадлежащим этому миру. Начала привыкать и сама же себе усмехнулась – нет, я никогда не начну ни к чему привыкать. Привычка – пагубная вещь, она все обесценивает. Учит смотреть и не видеть, слушать и не слышать, действовать и реагировать на автомате. Мне же нравилось все видеть заново и впервые – собственные теплые руки, кафельный фартук над длинным кухонным столом, деревянный пол под босыми ногами… Ногами… Кстати, как я выгляжу?

В зеркало я смотрелась долго. Рост чуть выше среднего – всего капелюху, как раз для девушки, чтобы не слыть дылдой, но и не дышать в пуп красивому высокому парню. Формы, пожалуй, слишком выпуклые, нужно прибрать. Волосы рыжие, ближе к красному, цвет глаз – нечто среднее между карим и бордовым. Брови дерзкие, губы тоже. М-да, вылитая ведьма. Очевидная такая, не перепутаешь.

Возвращаясь к кухонному столу, я мысленно передавала телу новый образ: волосы укоротить до лопаток, цвет приглушить и утеплить до русого, попу и грудь немного сдуть (сегодня мне внимание ни к чему), губы оставить дерзкими, но не такими пухлыми, радужку глаза зафиксировать на, скажем, сером цвете…

Логика изменений была проста: я не помнила себя никакой. Никогда не рождалась ни блондинкой, ни брюнеткой и не имела в голове четких касательно собственной внешности убеждений, и потому легко менялась. Любой мог бы так же, если бы забыл, каким он был вчера. Но люди изо дня в день помнили свои параметры так четко, будто те были высечены по граниту в их головах. И потому почти никогда не менялись, лишь старели.

Горячий кофе терпеливо ждал в стакане – его поставил на стол один человек, взял уже другой, по крайней мере, именно так бы показали видеокамеры, если бы они здесь были.

Из любопытства щелкнула пультом – интересно, работает широкая красивая плазма или нет?

Оказалось, работает.

Шли новости.

 

Аккуратно причесанный диктор, сверяясь с бумагой в руке, рассказывал про некий «Локус» банк, который этой ночью из-за сбоя серверов разорился – вдруг «раздал» все сбережения обманутым вкладчикам. Одного за другим показывали этих самых вкладчиков: прижимающих к глазам платки старушек, голосистых многодетных мам, сообщающих, что «так директору и надо!», смущенных присутствием камеры стариков-пенсионеров…

– …Независимый Юридический отдел Энфоры, ознакомившись с корпоративными документами «Локуса», сообщил, что, согласно пункту двадцать пять, вкладчики, получившие любой по сумме перевод из-за сбоя систем банка, имеют право оставить средства себе. Именно по этой причине Артен Локус, единственный владелец уставного фонда, некогда вложил в разработку защитной системы почти миллион корон. Однако, как мы сегодня увидели, неуязвимые серверы впервые «надорвались». Охранители пока не дают комментариев касательно возможных хакерских атак…

 Ну вот, с хорошими новостями и кофе вкуснее. Осталось сбегать за свежими к нему булочками, и жизнь удалась.

Но уже в следующие пять минут я качала головой с мыслью «Антее больше не наливать…», потому что тот же самый диктор, не скрывая изумления, вещал о том, что этой ночью, помимо случившегося с Локусом, произошло еще несколько странных и необъяснимых вещей, как то: склеились вдруг руками соседи на улице Горана, пятнадцать…

Ах да, соседи… Два вечно ругающихся мужика, мешающих всему этажу спать. Пролетая мимо их окон этой ночью, я мыслила просто: посидят пару суток вместе, вместе пообедают и поужинают, походят в туалет, а там, глядишь, и поговорят. Разберут, так сказать, наболевшее…

– …врачи в недоумении. Следов клея нет, теперь отделять мистера Труно и Лефале разве что скальпелем…

– …Неизвестная сила забросила машину с преступниками в ущелье, закрепив ее аккурат между двумя булыжниками. Службе спасения пришлось металлический каркас вскрывать. В багажнике были обнаружены сумки с награбленным…

Поделом.

– ...Сообщил об увиденном НЛО машинист электропоезда. Доказательств в виде фотографий предоставить не смог, говорит, что зазевался от испытанного шока…

Память ценнее снимков.

– …Сама собой изменилась надпись на самом высоком здании Энфоры. Раньше, как мы помним, фраза гласила: «Уважение, честность и труд – дорога к славе!», теперь же…

В этом месте диктор смутился и покраснел. Совсем чуть-чуть покраснела и я. Ну подумаешь, перефразировала классика на Юна и сообщила, что «увлажненные члены не трут…»

– …злоумышленники разыскиваются.

Так уж и злоумышленники. Да, подурачилась, случайно перенюхала порошка. Занятно, что о двух бандах на пирсе ни слова.

– …И главная новость дня – пропавшая из музея национального искусства инкрустированная корона королевы Алдоны Великой. Никаких следов взлома, по словам Охранителей, лазерные системы функционировали без сбоев, камеры видеонаблюдения вора не зафиксировали. Куда же исчез бесценный артефакт?

Я нажала красную кнопку пульта – экран погас. Ну захотелось мне корону!  Нашла красивую, поставила себе на полку в спальне… Арендовала, так сказать, на денек-другой, верну позже.

И все-таки чудить в состоянии аффекта однозначно стоит реже.

Телевизор, впрочем, смотреть тоже.

 

Хотелось вернуться к серьезности. К той ее степени, которая не начинала давить, но превращала жизнь из череды бессмысленных шалостей в увлекательное приключение, имеющее под собой некую стоящую цель. Итак, что я увидела во сне?

В тишине, без голоса диктора и под шум волн, мне рисовалось на тетрадном листе следующее: темная громада безымянного замка – неприступная и довольно зловещая. Еще помнились, несмотря на давнее уже пробуждение, холодные коридоры, крутые лестницы, чернота под высокими потолками. Что это за место? Нужно будет выяснить.

Далее, пустующее в центральной библиотеке место под номером «336». Куда делась книга? Там, судя по ощущению, некогда находился еще один том из коллекции «Письмена Элео». Четвертый. А я всю жизнь знала только о трех.

И последнее: дом номер три на улице Тенистая, третий подъезд, третий этаж. Железная дверь, глазок, по ту сторону обычная жилая квартира. Или необычная? Предстоит выяснить.

Я собиралась прогуляться по улице – в новом теле, новыми ногами, посмотреть на все новыми глазами. Замирало от восторга и предвкушения сердце. Во что же себя одеть?

 

*****

 

Аддар. Остров Софос.

 

Аид.

 

(Bulow – Own Me)

 

– А может, на самом деле ты не настолько силен, насколько думал о тебе старый Судья?

Звонил третий по счету король – младший из братьев. Старший, самый толстый, надменный и непримиримый, оборвал Аиду телефон с утра. Грозил, ругался, требовал, чтобы вора, когда поймают, казнили при десятке свидетелей. Желал, чтобы Санара произнес «Да, Ваше Превосходительство, будет сделано», но Аид, который никогда ни перед кем не преклонял колен и не раболепствовал, молчал. Выдавил из себя «хорошо» – максимальное, на что был способен, – когда Болдин, старший сын Алдоны, чья корона была похищена, принялся на том конце багроветь от гнева.

Средний – Рутан – требовал новостей в обед.

И Санара, которому передали дело о хищении регалии, вновь подумал о том, что недолюбливать правящую троицу начал с самой первой встречи, когда его, молодого, подающего надежды Судью, впервые поставили перед троном.

«Мало владеть чином, – уже тогда понял он, – если ты внутри потерял человеческий облик». В высказывании собственного мнения он был осторожен смолоду, и это помогало по сей день.

И нет, старый Судья, говоря о силе Санары, не ошибался – ее коэффициент уже на начальном этапе превышал возможности молодых коллег в два с половиной раза. Именно поэтому его в закрытой школе с первого года обучения пытались то изжить, то подставить.

Где они все теперь? Себе же рыли ямы…

Но в музей, где он уже побывал с утра, изучив записи с видеокамер, пришлось ехать еще раз.

Вор, кем бы он ни был, умудрился пнуть сразу шесть яиц, и короли синхронно шипели.

 

Погожий день – яркий, солнечный; в другой раз Санара предпочел бы отдыхать с чашкой кофе на веранде богом забытого кафе, но сегодня торчать ему приходилось не снаружи, а внутри. Обычно кражами занимались Охранители, но раз на кону дворцовая честь, раз вор – невидимка, и стандартные методы бессильны, к делу подключили его, Верховного Судью.

Что ж, придется присмотреться внимательнее.

Для того чтобы ничто не отвлекало от тонкого восприятия, Аид приказал очистить здание. На выход и вахтеров, и уборщиц, и гидов, и служащих. Ему по периметру, чтобы не искажать частоты, не нужен никто. Всем пришлось подчиниться.

Теперь все двери заперты изнутри; лазерные системы отключены, окна на щеколдах. Полумрак, тишина, эхо от его собственных шагов. Мелкая пыль вьется там, где лучи отыскали в шторах щели; замершие в стеклянных боксах экспонаты – тканые золотом камзолы, аккуратно очищенные от ржавчины щиты и мечи, ювелирные украшения династии. Триала по праву гордилась этим залом и корону решилась выставить всего две недели назад. И вот надо же…

Почему, если вор смог обойти защитные системы, на месте диадемы, колье, перстни? Целое состояние, если продать подпольно.

Загадка.

Аиду нравилось. Нравилась необычность ситуации, ее мистичность, чужая сила, противопоставленная его собственной. Нравилось, что видеопленки не зафиксировали ровным счетом ничего: на кассете номер шесть, на тридцать второй минуте и пятнадцатой секунде корона еще есть, а на шестнадцатой секунде той же пленки и минуты, ее уже нет. Просто «есть», просто «нет». И ничто не колыхнулось, не отреагировало, не выдало себя.

– Давай посмотрим, – процедил он себе под нос и принялся выстраивать в момент исчезновения злополучного экспоната Мост Времени.

 

Формула перебросила без проблем – вокруг день и одновременно ночь, шторы убраны, решетки опущены. Воздух поделен на шахматное поле лазерами, сквозь них не проскочить и летучей мыши. Но Судья, как и вор, прозрачен, воссоздал себя на месте преступления инкогнито в виде разреженной материи со способностью ощущать.

Теперь стоял, слушал.

«Покажись. Выдай себя хоть чем-то».

И замкнулись на ровный круг двадцать секунд бытия – десять секунд еще в присутствии короны за стеклом, а десять уже в ее отсутствие.

Чисто сработано.

Десять секунд «до», десять «после». Они, ведущие бесконечный хоровод, стали для Аида маленькой отдельной жизнью, а он все глубже погружался в пространство. Становился пыльными гобеленами на стенах, золочеными рамами картин, смотрел в зал слепыми драгоценными камнями диадемы.

Ничего. Лишь мигнул, желая сработать в какой-то момент лазер. Короткий момент, крошечный, никому не заметный. И на пару миллиметров пошевелилась одна из портьер на окне. Вот и оно – приход невидимки.

Аид слушал, впитывал мир в себя и одновременно сам впитывался в материю, из которой состоял выставочный зал. Делался его запахами, распределялся в старом паркете пола – ловил, ловил, ловил…

И уловил.

Не аромат, не плотность, скорее, настроение, как раз возникающее за пару секунд до исчезновения короны – чужое бесшабашное веселье, вседозволенность, азарт. Тщеславие? Будто тот, кто присвоил себе чужое, только что совершил нечто, достойное всеобщего восхищения.

Что творится в городе? Странных новостей он наслушался с самого утра. Если в Энфоре появился человек (нет, не человек… нечто, способное становиться невидимым и желающее позабавиться), странных новостей прибавится. Как и ему головной боли, потому что ищейки не справятся. Только он.

Чужим, едва уловимым настроением Аид обмотался, как шарфом, натянул его на самый нос, глубоко и медленно вдохнул.

Восторг бытия, раскрепощенность, полное отсутствие страха – опасное сочетание при такой мощности. Неслышный смех, умение извлекать из серьезного наслаждение, удовольствие от собственного существования.

Кто ты?

Невидимая шерсть на загривке Санары шевелилась – кажется, ему впервые встретился кто-то стоящий, нескучный. Человек, не человек? Помесь двух измерений? След слишком эфемерный, слишком неплотный, но Аид запечатал его в собственной памяти жестко, очень плотно. Если он однажды встретит того…

«Ту», –  неожиданно поправил самого себя. Это не он, это… она! Осознал совершенно четко. И выдохнул со смесью изумления и удовлетворения.

– Значит, ты девочка?!

Отлично!

Ее след он запомнил – да, слабый, но уникальный. Такой почти никогда ни в ком не встречается, но, если уж ему попадется, Санара защелкнет клыкастую пасть. И еще до королей, до приговора выяснит, как это возможно – красть, будучи невидимым. Интересный выйдет диалог.

 

Все, на сегодня хватит. Удовлетворенный результатом, Судья вернул себя в солнечный день – туда, где решетки на окнах подняты, где на улице, ожидая разрешения возвращаться к работе, толпился народ.

Перед ним, вышедшим наружу, расступились, как перед бетонным морем. Плотная черная мантия, надвинутый на глаза капюшон, сияющий медальон-колесо на цепочке – Санара символизировал любому воплощенное горе, случившуюся уже беду. На него никто не смотрел, все мимо, и всем было ясно, если за дело взялся ОН, дело серьезное. Кому-то несдобровать.

В кафе больше не хотелось, он слишком долго пробыл «закольцованным», теперь хотел посидеть один, без свидетелей.

Тяжелую трубку золотого телефона, на который ему звонили только из дворца, поднял с неохотой – должен был сообщить новости, от него ждали.

– Ты нашел его след?

Практически сразу заорал Болдин, жующий не то курицу, не то окорок.

«Так можно случайно подавиться», – отметил Санара почти жалея, что мимолетные пожелания Судей замковых обитателей не касаются, потому как не дремлет и круглосуточно отводит «сглазы» придворный Провидец. Тот самый, засекший много лет назад Санару в Тиросе.

– Её. – Пояснил без всякой охоты.

– ЕЁ?! – визг позабывшего жевать Болдина. М-да, тройной пинок в благородные причиндалы. – Это баба?!

– Я нашел ее след. Позже найду и ее саму.

Дальнейшее он не стал слушать, в очередной раз пренебрег этикетом и вернул тяжелую трубку на место как раз в разгар бранной речи.

 

*****

 

(Infinite Stream – So Far Away)

 

Свежая сырная булочка – это тысяча сочетаний вкуса. Тянущееся и рвущееся тесто, оттенок молока, пшеницы, дрожжей, а уж свежий, горячий, пахучий улуам (*местный коровий сыр), запеченный до золотой корочки сверху – настоящий оргазм гурмана.

Я не ела три года. Помнила о вкусах и их существовании, но скучала вот так, как теперь, сидеть человеческой девчонкой на пропеченной солнцем лавке и жевать булочку. Где я провела последние три года? В затяжном сне. Куда исчезло мое прежнее тело? Неизвестно. А здесь, на Софосе, так же, как раньше, менялись сезоны, швартовались к причалам суда, поливались дождями оливковые сады и старые деревни, пускали по лужам берестяные кораблики тонконогие загорелые пацаны…

Я скучала по этому месту, как выяснилось. Потому вернулась сюда.

«Пусть иначе. Иной».

Наверное, потому что точно так же, как тогда, три года назад, цвели вокруг пахучие Аралии и пышными юбками красовались на клумбах алые антадеи – любимые мамины цветы, – меня накрыла ностальгия.

Через неделю мне исполнилось бы двадцать четыре. Если бы я осталась прежней, если бы в моей жизни не появился Судья, если бы не та авария. Какой я была бы сейчас? Нашла бы себя в каком-то новом занятии, встретила бы другого парня? Может, к этому времени вышла бы замуж, родила ребенка… А Данке уже шесть. Иначе улыбается и, наверное, рассуждает по-взрослому. Давно забыла про ударенный ноготь. Ах да, в этой ветке с ней несчастья не случалось.

Булочка приобрела привкус грусти.

Я потому и вынырнула без них – без собственных родственников. Кто хоть раз терял любимых, не желает проходить этот опыт еще раз. Мне хватило того дня, чтобы навсегда понять: да, печально жить, когда тебя не помнят и не знают, когда собственный отец гордится успехами не младшей дочери, а младшего сына, когда Гера – та самая Гера, с детства присматривающая за тобой наседкой, – теперь скажет при встрече: «Здравствуйте, я могу вам помочь?» (ведь так говорят незнакомцам, если те смотрят слишком пристально?), но так лучше.

И я не обращусь ветром, чтобы полететь в другую часть города, туда, где жила раньше, не проберусь к маме, чтобы постоять у нее за спиной, вдохнуть запах до боли знакомой квартиры, не побуду над плечом отца, когда тот читает в кресле газету. Наверное, он, как и прежде, моет голову «Маслом ореха Кадме», чтобы реже выпадали волосы, прическу носит такую, чтобы не полностью оголялись уши – он у меня старомоден. У Леа…

Кто я – больше неизвестно. Гибрид со странными способностями человека и Элео. И от Леа во мне только часть – нежная, умеющая любить и грустить, волшебно чистая, кристально печальная и до сих пор обожающая этот мир.

Но в целом я кто-то другой, новый. И вернулась сюда не просто так, а для того, чтобы сложить кусочки мозаики, способные провернуть колесо судьбы. Каким образом – неизвестно. Но иначе во мне, сидящей на лавке в человеческом теле на Аддаре и жующей булку, попросту не было бы смысла.

 

(Luca D’Alberto – Yellow Moon)

 

Грусть хороша, как приправа, но мастерить целое блюдо из нее не стоит. Не вкусно.

Сувенирная лавка, увешанная разноцветным барахлом, как юбка бродячей танцовщицы, пустовала. Слишком жарко в полдень для прогулок, народ в центр потянется к вечеру, на закате. Неопрятный черноволосый продавец (судя по смуглой коже и кучерявым волосам, южанин), глотал воду из пластиковой бутылки, почесывал торчащее из-под короткой майки волосатое пузо. Я рассматривала туристическую карту – уже третью по счету.

– Уважаемый, – обратилась я к продавцу, разворачивая вырванный из своего блокнота лист, – а почему на ваших картах нет вот этого места?

И показала собственные утренние художества, увиденные во сне.

– Замка Доур?! Да кто ж его туристам будет показывать, дурында?

Не очень вежливо и ласково, но я не обиделась.

– Значит, это не достопримечательность?

Хотя бы название узнала.

– Достопримечательность? Да в гробу бы я видел эту достопримечательность… 

Тему мой собеседник по непонятной причине развивать не хотел. Но хотел спросить, буду ли я покупать панаму, сувенирный магнит или, может быть, очки?

Очки мне были не нужны, солнце меня никогда не слепило.

И лавку я покинула, провожаемая чужим разочарованным взглядом.

 

Следующей для посещения в моем списке значилась центральная библиотека – старинное кирпичное здание, в котором в своей прежней жизни, обожающая разгадывать загадки, я бывала не раз. Всё осталось тем же: гротескный вход, сочные раскидистые липы вокруг, устремленные ввысь шпили бывшего собора Матери Родоны.

И даже старушка-библиотекарша – отглаженная и накрахмаленная – была той же самой. Только раньше, как и любой человек, увлеченная исключительно собственным внутренним миром, я не видела в ней того, что видела сейчас – миссис Леолида Каламазу напоминала сухой осенний листик. Всегда безупречно чистая, хрупкая, внимательная, готовая помочь, а все потому, что более всего на свете Леолида боялась обвинений в свой адрес. Лишь бы не упрекнули, не повысили голос, не заставили бояться. Аккуратные седые кудри и такие же аккуратные, словно распределившиеся по заранее нарисованной карте лица, морщины. Очки в тонкой оправе на цепочке, отглаженные манжеты и воротничок, строгая юбка без пыли. Рамки-рамки-рамки… много рамок. И пересеки хоть одну из них – почти сразу инфаркт, потому что жить столько лет в рамках – это на износ. На незаметный, подкрадывающийся не сразу.

– Чем я могу вам помочь, мисс?

Она меня не узнала и не должна была.

– Добрый день.

Я почему-то смотрела на ее трясущиеся над страницей гостевой книги пальцы и думала о том, что ей бы давно уже следовало выращивать розы в собственном саду. Снять с себя, наконец, давящий плечи пиджак, позволить себе спать без бигудей, выбросить из шкафа все тесные белые «библиотечные» чулки.

Но это не моя игра – её.

– Меня интересует имя человека, который взял на дом книгу под номером триста тридцать шесть.

– Сейчас посмотрим… – Библиотекарша встрепенулась, когда номер позиции проник в глубинные отделы ее разума. – Постойте, но экземпляры с первого до пятисотого – это уникальные раритеты, и на руки мы их не выдаем.

– Однако книги на месте нет.

– Как… нет? Должно быть, ошибка.

– Пойдемте, посмотрим вместе.

Леолида огляделась спешно и нервно, как синичка. Посетителей, кроме меня, не было.

– Пойдемте.

И мы вместе зашагали к широкой, покрытой вытертым ковром, лестнице.

 

Полка точно, как в моем сне. Ряд из толстенных древних томов, название старинных букв ни на одном корешке не прочитать. И вдруг пустое место, маркированное номером «336».

– Быть… не может.

Она старалась держать себя в руках, приучилась за годы работы, что ошибки случаются, что-то перепутали, взяли и не сообщили, переставили, положили не туда…

– Я…

Ей срочно нужно было пролистать журнал, чтобы только не начать попусту волноваться, чтобы не допустить близко тот самый нежелательный инфаркт.

И вдруг – яркая вспышка – воспоминание в ее голове.

– Ах да! Для этой книги две недели назад выделили отдельный стеклянный бокс, в котором поддерживается оптимальная температура и влажность. Вещь-то ценная.

– Покажете?

– Конечно.

Край, к которому она приблизилась, отшатнулся от нее, почва под ногами восстановила стабильность.

 

Книга под стеклом действительно лежала. Но настоящей осталась только обложка – плотная, старинная, пахнущая магией Элео. Бежевая кожа, сложное тиснение, гранатовый замок. А вот внутри…

– Это подделка.

– Что?

Рука Леолиды взлетела, нервно взялась за белые жемчужные бусы, которые давно, еще в молодости, подарил ей покойный муж.

– Откройте бокс. И любую страницу.

– Не разрешено…

Она что-то прочитала по моим глазам. Каким-то образом уловила, что я сумею надавить, а край пропасти ей не нужен, ей еще хочется пожить, потому что розы… Ведь есть в оставшемся от родителей доме, куда она хотела переехать после выхода на пенсию, участок. На пенсию вышла, а вот в пустой отчий дом все не переезжала, боялась тишины и своей ненужности.

Щелкнул магнитный замок; отошло верхнее стекло.

Леолида осторожно, будто поднимала покрывало с мертвого инопланетянина, взялась за обложку. Откинула ее, положила, с упреком и триумфом посмотрела на меня – мол, видите, титульный лист тоже оригинальный! А дальше она, уже больше для того, чтобы успокоить совесть, перевернула еще… Увидела вставленную вместо настоящих страниц газетную бумагу, схватилась, серея, за сердце…

И это случилось при ней? Кража, подделка, скандал! Теперь вместо грамоты за выслугу лет ей предъявят обвинение, скажут – недоглядела…

– Меня… уволят.

– Не уволят.

Я взялась за ее кукольное в пиджаке плечо, не позволила упасть.

Насколько быстро вливалась в чужое сознание паника, настолько же быстро и выливалась – я замещала ее спокойствием, даже отстраненностью.

– Успокойтесь. Это просто ошибка. Я отыщу оригинал и верну его на место.

– Но…

Она хотела сказать – обложка и страницы уже отдельно. Не починить, не восстановить…

– Обложка тоже подделка. – Ей незачем знать правду. А совместить части древнего писания я смогу не хуже Элео. – Вы получите настоящую, целую, я вам обещаю. А сейчас закройте бокс, забудьте о случившемся, займитесь своими обычными делами. У вас ведь есть дела?

– Есть…

Она успокаивалась, хотя совершенно не должна была. И вовсе не потому, что верила пустым обещаниям, но потому что я подменяла чужие ощущения новыми: я – сотрудник специальной службы, о краже мы знаем давно, объект нашли, я просто зашла убедиться. И да, она, Леолида, ценный сотрудник, который только что помог властям…

– Вы… все вернете?

– Вернем.

«Ох, напугали вы меня», – качалась из стороны в сторону седая голова. Стеклянный ящик с подделкой закрылся; библиотекарша думала о том, что ей нужно начать сверку по журналу возврата, а она и так замешкалась. Уже пропустила обед, придется теперь на воде с соком до вечера – не жевать же тайком под столом при посетителях…

Я спускалась следом по лестнице и знала, что, если бы Леолида открыла бокс, находясь с кем-то другим, ехать ей сегодня до госпиталя на скорой.

А писания Элео теперь придется найти.

Грелся градус, накалялся мой к этому интерес. Попросить бы литературу по замку Доур, почитать, но лучше пока уйти – пусть Леолида о происшествии забудет.

Прогуляюсь лучше к кирпичному дому по улице Тенистая, три, узнаю, почему мне приснилась неизвестная квартира.

 

*****

 

(Only The Poets – Waking in the Dark)

 

На вид обычный дом, кирпичный, третий подъезд с торца. У крыльца велосипед; окно на первом открыто, из него тянуло ароматной жареной картошкой. Клумбы, скамейка с письменами подростков, гомон детворы с площадки. Меня не насторожило бы ничего, если бы ни обилие замаскированных видеокамер: одна у плафона фонаря над козырьком, вторая на водостоке под крышей, третья на фонарном столбе позади меня. Прямо пост спецслужб, а не мирный проулок с торцевым входом и потрескавшимся асфальтом перед ним.

По ступеням я поднималась, не имея в голове ровным счетом никакого плана. Да и не нужен он, по большому счету, никогда в жизни. Мешает радоваться.

«Бюро 3» – гласила небольшая, прикрученная двумя болтами прямо к обивке двери, табличка.

Три, потому что таков номер дома, подъезда, этажа или еще по какой неизвестной причине? И почему «Бюро»? Теперь ясно, что это не жилое помещение, а офис. Звонка нет. Дверь я толкнула внутрь (она оказалась не заперта) и сразу попала в светлую комнату со столом у противоположной стены, пустым вертящимся креслом напротив, кулером у стены и… полным отсутствием чего-либо еще.

Просто стол. На нем монитор, снизу системный блок.

И улыбающаяся девушка-секретарь.

 

– Здравствуйте, приветствую вас в бюро. Проходите, садитесь.

Она меня узнала. Это было невозможно, но факт. Смотрела из-за очков ясными, лучистыми глазами двадцатилетней улыбчивой девчонки и изо всех сил прятала удивление, почти что шок и непонятную мне пока еще радость.

Занятно. Каким образом она могла меня знать, если еще несколько дней назад я и сама себя не знала? Может, я просто на кого-то похожа? Или случайно слизнула внешность местной знаменитости?

Ладно, не буду зацикливаться. Кресло оказалось бюджетным, но достаточно удобным, я расположилась в нем максимально комфортно, еще раз осмотрелась. Ничего не указывало на то, чем бюро занимается – никаких личных и профессиональных наград, лицензий, дипломов в рамках, рекламных проспектов.

– Добрый день, – начала я столь же мутно, сколь оптимистично, – мне вас посоветовали… знакомые. Дали адрес, но не пояснили толком, чем именно вы занимаетесь.

– Правда?

Конечно, неправда.

На столе полное отсутствие каких-либо документов, папок, минимум канцелярии. Эта девчонка здесь с девяти до пяти пасьянсы раскладывает? Чем дольше я находилась в офисе, тем отчетливее понимала – это место с новым линолеумом, крашенными в белый цвет стенами и окном без штор, существует исключительно для отвода глаз. Все настоящее где-то не здесь, гораздо сложнее, мрачнее, как любят говорить люди «серьезнее». Хотя бы за той же неприметной дверью, ведущей в соседнюю комнату. Конечно, я могла бы просто влезть в русую голову девчонки, так сильно напоминающей мне меня саму три года назад, выкорчевать нужные детали, узнать даже то, что мне не нужно и никогда не понадобится. Но, во-первых, для этого опять придется прибегать к сверхспособностям (использовать которые с утра я решила скромнее), а во-вторых, в чем интерес играть в одни ворота и получать все и сразу? А как же процесс?

– Чем мы можем вам помочь?

– А чем вы обычно помогаете людям?

Секретарша, несмотря на молодость, была отнюдь не глупа и вести разговор окольными тропами могла почти так же хорошо, как и я. Но не стала, чем завоевала мое уважение. Распознать бы еще ее нездоровый ко мне интерес.

– Мы занимаемся поиском пропавших вещей.

– Бюро «находок», что ли?

– Можно и так сказать.

– Интересно. А чем вы отличаетесь от Охранителей, которые, как мне помнится, занимаются тем же?

Девчонка отвечала на этот вопрос много раз. Мне импонировали ее веснушки, аккуратный носик и лицо, неприметное в целом, но симпатичное.

– Мы действуем деликатней. Зачастую находим то, что Охранители не смогли, а также предоставляем нашим клиентам клятву в том, что никакие полученные данные мы не используем в корыстных целях, не передаем третьим лицам, не причиняем вред заказчикам и их имуществу самостоятельно.

– Клятву? В смысле, подписываете бумагу?

– Нет, клянемся на камне-печати. Даем обет «верности слову».

Серьезно. Я про такие камни когда-то читала, в «прошлой» жизни. Всегда думала, что хранятся они исключительно во дворце. Неужели эти ребята, чтобы производить впечатление, заимели себе один? И тут же поняла – нет, не заимели, муляж. «Развязывалка» языка.

– У Охранителей ведь все должно быть прозрачно, сами понимаете: статистика, отчеты, полное описание ведения дела и всех причастных к нему лиц. У нас все конфиденциально. К тому же часто разыскиваемые вещи оказываются нелегально приобретенными, и искать подобный «товар» государство не попросишь, сами понимаете.

Удивление от созерцания моей внешности у секретарши не пропадало. Правда, спрятано оно было умело и глубоко, но для меня оставалось очевидным.

– Значит, сыскное бюро?

– Да. Вам что-то требуется найти?

Солнечный день, куча загадок, никаких планов, разве что вечером спуститься на пляж – мне нравилось ленивое течение собственных мыслей.

– Знаете, нужно.

Вот теперь она оживилась – нет, вовсе не потому, что отчаянно желала мне помочь, но потому что представилась возможность составить мое «портфолио». Возникла из ящика стола бумага, щелкнула ручка, девушка без бейджика приготовилась писать.

– Что именно будем искать?

– Книгу.

– Вашу личную?

– Нет. Том под номером триста тридцать шесть из центральной библиотеки.

– Он пропал?

– Пропал. Библиотекарша полагает, что его перенесли в специальный стеклянный бокс, но в боксе лежит подделка. Отыщите мне настоящую книгу или хотя бы место, где находится оригинал.

Ручка строчила быстро; девушка свою работу знала. И да, я заметила, как несколько раз быстро мигнул объектив веб-камеры, пристроенной на мониторе – меня только что для досье сфотографировали. Конфиденциально, надо полагать.

– Найденную книгу вы хотели бы получить на руки или же увидеть возвращенной в библиотеку?

– Меня устроит любой вариант. Я должна что-то оплатить? Аванс?

– Нет, наперед мы денег не берем, только по получению результата.

– Отлично.

– Скажите, пожалуйста, ваш номер телефона.

Я широко и совершенно искренне улыбнулась, развела руками.

– Не успела им обзавестись.

Даже не вспомнила о нем – кому мне звонить?

– Э-э-э, тогда имя? Какие-то координаты? Как вас найти для того, чтобы сообщить о том, что книга найдена?

Действительно.

Ей жадно хотелось знать обо мне больше, как голодному птенцу, сутки не видевшему родителей.

– Я живу на Сиреневых Скалах, дом два.

Почему-то в этом районе дом с номером один отсутствовал, вероятно, по задумке архитектора, моя сторона улицы (еще толком не существовавшая) планировалась четной. А дом номер четыре находился так далеко от меня, что вообще не был виден.

– А зовут вас?

«А зовут меня?» – то была вторая мысль, которая после перерождения не приходила мне в голову. Как меня зовут? Леа? Не теперь.

– Как сверхновую звезду… – Секретарша подвисла, мигнула. Эрудиция подвела ее, ручка в пальцах подвисла тоже. – Меня зовут Нова.

Разморозился взгляд напротив, следом ручка.

– А фамилия?

– Поставьте прочерк.

Ей хотелось о чем-то спросить, но, видимо, этих данных пока хватило – в графе фамилии возник прочерк.

– Сколько я буду вам должна за находку?

– Две с половиной тысячи корон, если мы указываем для вас местоположение оригинала, и пять тысяч, если приносим вам книгу.

– Устраивает.

Как хорошо не считать бумажки, монеты, бюджеты, траты. Как хорошо вообще не считать.

Вот, полагаю, и все.

Занятно было наблюдать, как на полотне моей судьбы вырисовывался витой орнамент из грядущих событий, как затягивались, образуя рисунок, узелки. Я могла ткать это полотно собственнолично, задавать направление нитей, управлять толщиной, цветом, фактурой. Но мне нравилось наблюдать. Меня здесь узнали, хотя не могли. Что-то однозначно закручивалось, и я чувствовала себя актером и живым участником приключенческого фильма. Уже к вечеру развернется динамика.

– Хорошо, я все записала. Как только появятся новости, мы отправим вам телеграмму-стрелу в почтовый ящик. И если вдруг у вас появится сотовый…

– Да, если вдруг. Я поняла.

Пора было уходить, но вспомнился вдруг замок.

– Скажите, – кого еще спросить, как не человека с интернетом, – а кому принадлежит Замок Доур?

Ясные глаза за стеклами очков моргнули. Ей даже не понадобилось открывать страницу энциклопедии.

– Королевской Триале. Они владеют всеми сооружениями, в которых постоянно или временно живут и трудятся государственные служащие.

Вон оно как.

– Ясно, спасибо.

Мне пора на улицу, под жаркое солнце, под синее небо. Наслаждаться выгуливанием нового ситцевого костюма – нежной блузки и широких цветастых брюк. В единственном нагрудном кармане ролик из банкнот – сумочка не нужна; сандалии новые, но такие удобные. Подыскать, что ли, шляпку в тон?

И кофе.

Нова… Надо же, как красиво я себя назвала. Нова – нечто сильное, яркое, красивое, далекое, уникальное, мощное. Отзывалось приятно, как шарик дынного мороженого в жаркий день.

Не успела я попрощаться и закрыть за собой дверь, как в офисе послышалось шушуканье – отворилась запертая до того белая дверь, к секретарше кто-то вышел. Обычный человек шепот в квартире сквозь барьер бы не разобрал, но я не была обычной, и потому слышала каждое слово:

– Это она, девушка с портретов Киона!

– Ты уверена? – Собеседник – мужчина.

– Абсолютно. Посмотри фото!

Тишина. Пауза. Затем снова секретарша:

– Я должна позвонить отцу, познакомить их…

– Не спеши. Сначала ее нужно проверить. Последим, узнаем больше…

Я улыбнулась, стоя на полутемной лестничной площадке.

Кажется, динамики ждать до вечера не придется. Да и с кофе придется повременить.

 

(Two Steps From Hell – Exhumed)

 

Оказывается, в той комнате их было трое – двое мужчин и одна женщина.

И теперь они следовали за мной.

Я могла сделать, что угодно: исчезнуть прямо на их глазах, свернуть за угол и больше не найтись, отвести от себя взгляд, но вместо этого я шагала по улице намеренно неторопливо и изучала погоню. Сомнений в том, что их намерения относительно моей персоны, в отличие от светлого желания секретарши «познакомить меня с папой», вовсе не так радужны, не возникало.

Эти хотели «поговорить». На их территории, на их условиях, с «ними» в главной роли.

Я улыбалась.

Потому что это мой фильм, и мне слишком нравилась ведущая роль, чтобы вот так запросто отдавать ее кому-то еще.

Мужчине по центру около пятидесяти. Коротко стриженный, коренастый, жилистый и жесткий. Не слишком мускулистый, ненакачанный, но при этом большую часть жизни проведший не то в битвах, не то в тренировках перед боями. На голове столько шрамов, будто по ней потоптался пьяный медведь. В общем, опасный враг, будь я человеком.

Справа от него женщина: около сорока, брюнетка, есть пара лишних килограмм, красоту растеряла не всю. Волосы длинные, покрытые цветастой косынкой, повязанной на манер южных островитянок. Не то алхимик, не то целительница; на шее интересный медальон – круг со змеей внутри. Рабочая штука.

И хорошо, что мир я могла созерцать с любого ракурса и под любым углом, глаза на затылке мне для этого не требовались. Потому что я уже кувыркнулась в режим Элео, потому что уже смотрела на шагающих за спиной людей лампой фонарного столба, мимолетным взглядом пенсионера с собачкой, крашеной трубой облупившейся ограды, танцующей листвой вяза. Форма Элементала –  «я есть все» и «я могу все» – слишком привлекательна, чтобы не нырять в нее при первой необходимости. Я, понятное дело, не удержалась. И теперь распластывалась по улицам жарой и ветром, растекалась потрескавшимся печеным асфальтом, смешивалась с запахами скошенной травы и мусорных баков, грелась на стенах домов неровной штукатуркой. Для преследователей, впрочем, ничего не изменилось: я – идущая впереди них обычная девушка, одетая в ситцевый костюм. Легкая и глупая мишень.

«Сейчас начнем».

Третий – парень едва за тридцать. Не то ученик «шрамированного», не то его заместитель. Жгучий брюнет со стянутым на затылке хвостом, короткой бородой, пронзительным взглядом и тату на запястье – наемник из Охров. С этими вообще шутки плохи, потому как огненный темперамент при отличной меткости и ловкости.

Ну как, мальчики и девочки, поиграем?

Что по тактике ведения войны требуется сделать в самом начале? Верно, вывести противника из равновесия. И я взялась за дело. Начала двоиться и троиться в их глазах, быть то прямо перед ними, то вдруг на соседней дорожке, возвращаться на место, казаться мороком.

Они видели странное: казалось бы, до меня всего двадцать шагов, но вот уже сорок. Куда делись их двадцать секунд сближения? Мгновенье назад я свернула за угол, и вот меня уже нигде нет. А спустя одно моргание я вновь иду вдоль стены кирпичного дома.

Шрам – так называть его было короче и удобней – периодически тер глаза, Брюнет подозрительно щурился, баба держалась за амулет.

«Он тебе не поможет».

Погоню я развела в стороны на шумной улице – им пришлось разойтись. Женщина заметила меня у фонтана, откуда я уходила в проулок Желтых Фонарей, наемник шагающей в сторону рынка, Шраму я улыбалась, стоя в начале аллеи Грофоса.

Дальше почти полчаса легкого флирта, во время которого я мерещилась им в каждом втором окне, виделась в лице встречающихся на пути женщин, мелькала ситцевым костюмом так близко, но так далеко, иногда оказывалась вдруг за спиной.

И нарастающее в каждом из трех беспокойство я чувствовала булыжниками, на которые ступали их ноги, пыльными стеклами, в которых они пытались высмотреть мое лицо, солнечными лучами, касающимися вспотевшей кожи. А также вдыхала чужую растерянность, злость, страх, снова решимость, беспокойство от того, что «девка – морок», раздражение, откровенную к тридцатой минуте пустой беготни неприязнь… Они отвыкли за кем-то бегать, дело свое знали отлично, полагали, что задержать и поговорить – это так просто. Ошиблись.

С их разумом было что-то не так, и это сбивало уже полюбившуюся мне троицу с толку больше, чем что либо другое. Теперь они несмело ориентировались в пространстве, усомнились в четкости собственного восприятия, понимали, что имеют дело не с обычным человеком, а с кем-то… Кем-то, кого не могли объяснить.

К тридцать восьмой минуте бессмысленной гонки выдохлись не физически, но морально.

Вот тогда я и предстала перед ними в обожженном солнцепеком проулке, совершенно в этот час безлюдном и тихом. Узкие между домами проходы, прикрытые от солнца ставни, пытающееся улететь с веревок, хлопающее рукавами белье.

Соединившись, они стояли в том же составе и даже последовательности, лишь взгляды их изменились. Более меня с «папой» однозначно никто не желал знакомить. Даже близко к «папе» подпускать.

– Упс, поймали. Боюсь-боюсь, – проговорила я с отрешенным взглядом, который пугал их больше, чем моя ласковая улыбка. – Зачем гоняли бедную девушку по проулкам?

Не знаю, чего именно они ждали от меня, вероятно, чего-то мистического, чтобы, наконец, суметь идентифицировать, но здесь я вела себя как человек. Разве что совершенно незапыхавшийся и ненапуганный.

«Догнали». Шрам мысленно пытался передать женщине именно это слово, и та уловила приказ действовать. Прищурилась, плотнее сжала ладонью амулет – глаза змеи сверкнули. «Солнце», – подумал бы обычный человек, но амулет создавали древние Элео, и мою волю, будь я прежней Леа, он парализовал бы на «ура!». Однако мне новой, чтобы стряхнуть невидимые путы, понадобилась лишь доля секунды. Дальше я улыбнулась чуть шире, и руку женщины обожгло – змея под ее пальцами оплавилась.

– Ой, сломался…

В этом месте нужно было играть раскаяние, но у меня не вышло. И тогда среагировал наемник – не то обиделся за подругу, не то впервые почувствовал во мне настоящую угрозу, но пистолет из-за пояса выхватил молниеносно. Успел поднять его, даже прицелиться – не знал, что пуля пройдет сквозь меня, как сквозь облако, – начал давить спусковой крючок…

«Прыткий какой».

Он попал бы в цель, если бы по его руке не ударил Шрам, сочась гневом: «Что ты делаешь, идиот?!» Верно, а ведь я зачем-то была им нужна. Просвистело где-то в районе моих пальцев, дальше звук рикошета о мостовую, запах гари.

Я продолжала улыбаться. Пояснила спокойно:

– А ведь так я могу и обидеться.

На самом деле, даже если бы я расплющила их всех об асфальт, я бы не обиделась. Для обиды людям требуется причина в виде страха, гнетущее чувство «меня не любят и не ценят». Мне же на чужую нелюбовь было наплевать. Я, в отличие от большинства, ведущих себя как неопределенная функция, ощущала себя вполне сформированной и определенной.

– Простите…

 Шрам произносил это слово впервые лет за тридцать. Учуял своей развитой интуицией, что шутить со мной не стоит, превозмог собственную гордость и принципы.

– Мой друг… не подумал. Мы просто хотели… поговорить.

Глаза у него интересные – светлые, как придорожный пыльный известняк, чуть раскосые.

– Просто поговорить? – Солнце пекло им головы, мне – нет. – И вы рассчитываете на мое дружелюбие после попытки парализовать мне волю, а после продырявить?

– Мы… были… неправы.

Он не был дураком. Собственно, двое других не были ими тоже, просто одна привыкла полагаться на неизученную ей самой магию, второй думал, что с дырявым коленом кто угодно становится общительнее.

– Хотите получить второй шанс?

Мне было на них наплевать, но ведь не зря же я увидела бюро во сне. Что-то свело меня с этими людьми, а их со мной, между нами существовало звено цепи. И разгадка крылась в успешном между нами диалоге. Мои сны – это не набор хаотичной ерунды, но прямые указания на места, в которых стоило искать кусочки мозаики.

Хорошо, диалогу быть, но только на моих условиях.

Хотелось уже хорошего кофе, а к нему плотного обеда и шелкового прохладного десерта.

– Знаете, как ведут себя вежливые люди, которые хотят поговорить? Они распахивают душу, приходят в гости с улыбкой и благими намерениями, а также обязательно приносят с собой клубничный пирог.

Троица молчала. Я им не нравилась, потому что поведением не соответствовала выбранному облику, но кому есть до этого дело?

– Сейчас я развернусь и уйду, – пояснила прохладно, – стрелять в меня не советую. Я не разозлюсь, но могу ради разнообразия поиграть «в злость», разницы вы не заметите. Свой адрес в вашей конторе я оставила. Вечером жду в гости.

Уходила я, не опасаясь, что меня попытаются остановить. Обернулась, сделав несколько шагов, задумчиво хмыкнула:

– Не знаю только, какой вкуснее – клубничный или вишневый? В общем, несите оба.

И отправилась искать ресторан.

 

*****

 

В семь вечера. 

 

(Jennifer Thomas – Carol of the Bells)

 

Оказалось, что Кион – некий пожилой человек, практически дед, с которым бюро сотрудничало по причине того, что последний являлся провидцем. Ослеп он при странных обстоятельствах около двух лет назад, а пророческие картинки стал выдавать спустя полгода после несчастного случая.

– Он рисует то, что случится. Или уже случилось. Обычно вещи, которые мы ищем и не можем найти, места, переулки, дома. Иногда и вовсе запутанные подсказки.

Они все-таки пришли, уже знакомая мне троица, и пришли на этот раз, как люди, с пирогами. Принесли два – клубничный и вишневый. Решились на нормальный разговор. Остались, впрочем, «дикими» и закрытыми, информацию выдавали кусочно, часто недоговаривали.

Я же балдела. Чай налила только себе (остальные отказались), отрезала ломоть от ближайшего десерта и теперь рассматривала вставленную кем-то в центр поверх остальных сочную пузатую клубнику-царицу, покрытую блестящим желе. Не магазинный товар, однозначно, ручной, приготовленный с умением и душой. Ягоду не удержалась, вытащила пальцами, положила в рот, зажмурилась от удовольствия, едва удержалась от того, чтобы стонать вслух, когда брызнул сок.

Брюнет рассматривал убранство моего дома подозрительно, как вынужденный хранить тишину следователь. «Где фотографии, личные вещи?» – удивлялся он молча.

А нету!

Брюнетка вообще на меня больше не смотрела, смертельно обиделась на то, что я испортила ее медальон; говорил Шрам.

– А три месяца назад он стал рисовать тебя.

– Меня?

А если бы сегодня я выбрала иную внешность, встретились бы наши дорожки?

– Да, или кого-то похожего на тебя. Похожую...

– Да, её-её, – едко брякнул Охр.

– Нарисовал уже восемь или девять портретов, – не обратил внимания на коллегу Шрам, – мы устали лопатить базы данных. Не находили ни имени, ни адреса, не понимали – друга рисует или врага?

– И поэтому решили на всякий случай прострелить мне ногу? – удивилась я, слизывая с ложки сочный джем. – Чудной способ знакомства.

Брюнет плеснул в меня взглядом, как кислотой.

– Видишь ли, Кион друзей раньше не рисовал.

– Положим.

– Так кто ты? Расскажешь?

Я бы рада, но при всем желании – это сложная история.

– Давайте пока представим, что я – козырная карта Судьбы.

Наемник и брюнетка переглянулись. Флер презрения, которым они обоюдно обменялись по поводу меня, можно было наматывать на кулак, таким он был плотным.

– А кто их пёк? – поинтересовалась я невпопад, указывая на пироги.

«Какая разница?» – молча спросил Шрам. И зря. Я бы в этот магазин наведывалась ежедневно.

– Давайте представим, что я все-таки друг, – предложила миролюбиво. – И встретились мы исключительно потому, что можем быть друг другу полезны. Осталось выяснить, как именно, но для этого нужна правда…

– Много ты о себе рассказываешь правды? – Охр был жгучим, как перец. Молодым, тугим, красивым до безобразия. Перед ним, предварительно раздвинув ноги, легло бы девяносто пять процентов девиц. Остальные пять не легли бы лишь потому, что предпочитали блондинов. Ох уж эти загнутые вверх ресницы, дерзкие глаза, в меру широкие брови. И еще налитые мышцы, ножи на поясе, агрессивные тату. Завораживает, когда мужчина ведет себя почти как позер. Почти, потому что на самом деле уверен в себе, потому что наслаждается своей мощью и возможностями, потому что знает, на что способен. Человеку, который верит в себя, хочется верить тоже. Я даже засмотрелась на него и потому задержалась с ответом.

– Немного. Просто она – сложная.

– Или потому что ты человек Триалы?

«Шпионка».

– Триалы?

Сколь глупая, столь и новая для меня мысль. Они боятся того, что я подослана Королями для выяснения их секретов?

Вместо ответа я приступила к дегустации вишневого пирога и на пару минут попросту потерялась для общества, потому что эти самые вишни сначала росли под теплым солнцем Софоса, затем были собраны заботливой рукой в плетеную корзину, тщательно отмыты и разделаны, уложены на тесто, покрыты прозрачной патокой… Нет, я однозначно должна влезть Шраму в голову и выяснить имя повара, но пока мне слишком вальяжно, чтобы напрягаться. Однако гости сидели и ждали продолжения диалога, пришлось кружку с чаем поставить на стол.

– Шпионка? Нет, я не шпионка и к Триале не имею никакого отношения. Здесь я нахожусь исключительно потому, что есть у меня незаконченные дела с одним человеком…

«Возможно, что-то большее, но им незачем об этом знать».

– А доказать свое миролюбивое к вам отношение я могу просто: что никогда не передал бы вам шпион из Триалы? Выберите вещь, укажите ее местоположение, и я вам ее принесу.

– Потому что все можешь достать?

– Могу.

Охру не нравилась моя уверенность.

– Короли снабдят?

– А есть то, чем не снабдят?

И впервые открыла рот женщина.

– Книгой.

Остальные посмотрели на нее с тяжестью, сомнением в том, что мне нужно было это слышать, и одновременно согласием – да, короли бы этим не снабдили даже шпиона. Слишком ценная.

– Какой книгой?

– Той самой, которую ты ищешь. Из библиотеки.

– Кара…

Упрекнул Охр. Сверкнул взглядом – зачем? «Потому что ее она не принесет», – ответили ему мысленно. Сама Кара вновь захлопнулась – она не желала со мной общаться, держалась за испорченный медальон, опять смотрела в сторону открытого балкона, откуда слышался беспрерывный шум волн. Амулет, по всей видимости, достался ей от бабки, а той от своей. И так было много столетий подряд. Пока не появилась я…

– Значит, нужно достать эту самую книгу? – как удобно, что ищем мы одно и то же. – А место ее хранения вам известно?

– Известно, – обронил Шрам. – Только… нам надо подумать.

Они хотели выйти, пообщаться, что-то обсудить. Возможные риски, наверное.

– Думайте.

Прежде чем они вышли за дверь, я обратилась к Каре.

– Дай его мне, я посмотрю.

И моментально увидела не женщину – шипящую кошку.

– Его теперь никогда не починить!

– Ты этого не знаешь.

– Дай ей… – вдруг вмешался Шрам и многозначительно посмотрел на спутницу.

Только я и Кара знали о том, чего ей стоило снять цепочку, которую много лет назад надела ей на шею бабушка.

Дрожащая ладонь, красные ногти; полный ненависти и обиды взгляд. И полпроцента надежды на то, что что-то можно исправить. Конечно, Кара бы носила его до самого конца и в качестве обычного нерабочего украшения, но очень ей хотелось вновь прикоснуться к силе потухшей змеи. И память, и семейная реликвия, и любовь бабушки, что до сих пор питала сердце.

– Минут пятнадцать меня не кантовать, – попросила я, не глядя на гостей.

Пусть пока обсуждают, что хотят, я присмотрюсь к вещице повнимательнее.

Ее создавали Элео. И ощущалось, что в те времена они еще имели плотные тела, но уже плели из энергии символы, знаки и руны, вкладывали их в вещи, придавали старым функциям новые значения.

Глаза змеи – два мелких красных баллита, внутри же кристаллический порошок неясного, но очень сложного происхождения. Чтобы починить вещь, нужно стать вещью. Увидеть ее кристаллическую решетку, вернуть на место ту структуру, которой медальон обладал большую часть времени, зафиксировать в прежнем состоянии.

Пока мои гости снаружи спорили о необходимости раскрытия мне местоположения древней книги, я вращалась вместе с лопастями вентилятора под потолком и билась прибоем о скалы, влилась в комнату запахом чужих духов и была той самой решеткой старинного амулета. Связанная сложной формулой, я умела подчинять себе чужую волю – не очень крепко и не длительно, но этого хватало, чтобы успеть узнать необходимое: вложить в голову схему лечения или желание «поговорить о запретном». Занятная, в общем, штучка…

С крыльца тянуло смешанным дымом: Шрам курил сигареты попроще, Охр баловался табаком с запахом Мангалории, пахнущей терпко и сладко.

Когда в комнату вернулись гости, амулет я держала зажатым между ладоней.

 

– Ты действительно думаешь, что можешь ее достать?

Книга им была нужнее, чем наши разногласия.

– Я могу достать, что угодно.

– С чего бы это?

Он мне даже нравился – наемник. Эдакий хлыст, который раз в пять минут прижигает ягодицы, чтобы жизнь медом не казалась. Однажды я прижгу его собственные так, что неделю сидеть не сможет. Даже Кара временно перестала сверлить взглядом мои руки – она уже не надеялась на хороший результат, просто желала получить свою вещь обратно. Ни к чему ей пока знать, что глаза у змеи теперь горят лучше прежнего.

– Считай, что я везучая.

Охр отвернулся; заговорил спокойный и уравновешенный босс с выцветшими глазами.

– Химическая лаборатория, принадлежащая Королям, вынесена за пределы дворца намеренно, чтобы никто не узнал, что опыты ставит сама Триала. Какие именно там ведутся эксперименты, мы пока говорить не будем, но охраны там столько, что наши попытки…

(Он намеренно не проговорился о том, что этих попыток было уже восемь).

– …провалились. Слишком сильная защита, круглосуточное наблюдение, система камер…

– Не проблема, – оборвала я его невежливо. – Я принесу ее. Но с условием, что перед этим почитаю сама.

– Язык Элео?

– Ну попытаться же я могу? – улыбнулась неопределенно.

– Хорошо. Принесешь ее, и мы сочтем, что ты на нашей стороне.

– А еще познакомите меня с создателем этих пирогов.

Молчание. Нежелание выдавать что-то личное, по их мнению, ненужное.

– Хорошо, – согласился Шрам нехотя. – Лаборатория адреса не имеет, замаскирована под подвальное помещение складского здания за домом тридцать по улице Зариса. Там одна дверь, не ошибешься, выкрашенная в темно-коричневый.

– Договорились. Завтра вас устроит? Скажем, к вечеру?

«У тебя ни карты помещения, ни плана, ни мозгов», – именно так на меня теперь смотрели.

– В этом месте…

«Да хоть драконы в этом месте». Запарили. Я сунула чужой амулет в карман, поднялась с кресла, отправилась в спальню и вынесла то, что могло их убедить. Бросила прямо в руки Охру – знала, с его реакцией поймает.

– Едрит твою! – Поймать-то он поймал, но едва не отбросил ее прочь – тяжелую королевскую корону, которая своим появлением обожгла ему и руки, и мозги.

– А ее я как достала?

– Да ты…

«… совсем бешеная!»

Их слова закончились, иссякли, и в течение следующей минуты три пары изумленных глаз рассматривали бесценную для Триалы вещь: золотые вензеля, крупнейшие на острове ювелирные камни, бархатную подкладку с вышивкой «ТR-A» и знаком печати.

Что-то их, наконец, убедило, моих гостей. То ли мой насмешливый и равнодушный взгляд, то ли собственный вывод о том, что, если меня поймают, они все равно ничего не теряют.

Охр поставил корону на стол и впервые на моей памяти выглядел не столько загорелым, сколько сероватым.

– Тебя линчуют, дура.

«Вполне возможно, что попробуют».

– Так куда приносить книгу? Вашей секретарше в офис? И да, это тебе.

Я достала из кармана амулет, протянула его Каре. Тот качнулся на цепочке; глаза змеи смотрели слепо и насмешливо, они были готовы зажечься в любой момент. Золото более не оплавлено, вязь на месте, кристаллы, как и прежде, связаны древней формулой.

– Как… ты… 

Она не верила. Вновь ощущала силу медальона, чувствовала, видела, что он стал таким, как прежде, и все равно качала головой.

– Кто… ты? – перефразировала вопрос на уже верный.

– Объясню позже. Обменяю свою историю на вашу, полновесную и честную. – Потому что в ней нужные мне детали. Кто-то или что-то… что прольет свет на причину моего возвращения сюда. – Только так.

Уходили мои гости в странном настроении: впечатленные, но все еще настороженные, пришедшие к выводу о том, что карты придется раскрывать, но не готовые к этому. Что ж, у них есть сутки. Если так и не решатся, книга моя, а дальше расходимся.

Охр и женщина вышли первыми (к этому моменту я была почти уверена, что между ними существует родственная связь), Шрам задержался на пороге. Сообщил глухо, бросив взгляд в сторону стоящей на столе королевской реликвии:

– Охранителей от расследования отстранили. Дело по ее пропаже передали в верхний эшелон власти.

– Это кому?

 Шрам смотрел на меня долго, никак не мог понять, идиотка я или притворяюсь.

– Верховному Судье Аддара.

Мои веки застыли в том положении, в котором находились – прищуренными, а внутри вдруг совершенно некстати начала растекаться теплая медовая улыбка. Достигла лица, растянула почти до ушей губы. Шрам убедился, что я все-таки идиотка.

– Если ты попадешься этому человеку…

– Главное, чтобы не привела его к вам, ты об этом хотел сказать?

Босс троицы лишь покачал головой. Он вовсе не был уверен в том, что завтра увидит меня в ряду живых.

– Он умеет портить жизнь. Вот, что я хотел сказать.

– О, я знаю! – Я действительно об этом знала.

Чудесно. Не знаю, почему этот вечер стал еще лучше, прямо волшебным, наполненным неким чарующим смыслом.

– Так это он живет в замке Доур?

Наконец-то первые два куска пазла сошлись.

– Не советую… ходить к нему в гости.

– Да я, в общем…

«И не собиралась».

Или собиралась?

В любом случае уже шагающего прочь от моих дверей Шрама в свои планы посвящать не собиралась.

 

*****

 

 

(Natasha St-Pier feat. Thomas Pouzin – Mon coeur sera ton coeur)

 

Трудно не быть небом, когда можешь им быть. Бесплотной и невесомой воздушной массой, множеством потоков, облаками, птицами, летящими сквозь них. Лазурной синевой, куполом острова, крышей мироздания, уходящей в космос…

Меня опять занесло. Пусть тлеет со скоростью восковой свечи мой человеческий век, но когда такое могущество, грех в нем не купаться, не быть парящими белоснежными замками, не клубиться дождевой водой, не носить в себе молнии.

Я бы прогорала закатом над Энфорой и дальше, путалась бы в сигналах телефонных вышек, звучала бы сотнями голосов прохожих, если бы в какой-то момент совершенно точно не вычленила среди них один.

Голос мамы.

И тогда рухнула вниз.

 

Моя семья сидела в кафе. Гера, Данка, мать, отец, брат…

Я смотрела на него бесконечно долго – высокого, улыбчивого, взрослого, но не растерявшего искренности. Если бы я когда-то воображала себе брата, я бы представляла его себе именно таким. С голубыми глазами, выгоревшими на солнце волосами и взглядом «да, я умею подшутить над сестренкой, но я всегда на ее стороне». Он был на моем месте. На своем.

Меня здесь не знали.

Промокнул губы салфеткой поседевший отец; подала Данке чистую вилку взамен уроненной мама… Гера была той же, лишь укоротилось каре. Я никогда не стала бы искать их самостоятельно, опасалась того, что произошло теперь: я – Леа – рванула в их сторону с такой силой, с которой может только дочь обратно к семье. Рванула душой, а прозрачным телом я бесконечно долго стояла перед летним кафе на мостовой. Менялись соседи за ближайшими столиками, сновали, как в муравейнике, в дверь и из двери официанты; основное блюдо у моих сменилось десертом. Майрон в который раз разглядывал диплом морехода, полученный накануне. Потому и праздник.

Элео подшутили надо мной, наделили возможностью быть всем – салфеткой на столе, которой касалась пальцами мама, скатертью под фарфором, зажженной свечой в стеклянном стаканчике, лозой, из которой сплетен стул под Майроном, серебряной вилкой в руках Данки… Не могла я лишь одного: подойти к ним, стать собой – Леа. И чтобы меня узнали.

Темнело, спадала жара; горел на высоких частотах мой человеческий мозг, а я все не могла уйти. Не раньше них.

Я стояла там, даже когда они, придвинув стулья к столу и оставив чаевые в кожаной книжке, отправились домой. Сытые, счастливые. Вместе.

Зажглись под полосатым тентом газовые светильники; моментально слетелись на них бабочки.

И лишь тогда я вспомнила, что этим вечером вышла за ворота для того, чтобы отыскать книгу.

 

(OneRepublic – Secrets)

 

О предстоящем ограблении я не думала. Зачем думать, если знаешь, куда лететь, потому что являешься одновременно и городом, и картой. Думала я о семье. Тогда, когда сжималась цепочкой с крестиком на шее охранника, когда сложным механизмом замка проворачивалась в положение «открыто».

А я умею становиться временем?

 Я была импульсами видеокамер, кишащими помехами, потухшим светом, удушливым газом, свалившим трех человек в подсобке. Не до смерти, конечно, до сна.

«Нет, временем я быть не умею. Несколькими секундами. А жаль…»

Я бесконечно много могу в моменте «сейчас», но прошлое и будущее мне почти неподвластны. И при всем своем желании я не могу вернуть себя обратно в человека, лишь продолжить этот странный путь в образе «гибрида».

Происходящее в подвале я помнила, как во сне: где-то пришлось раскрошить стену, где-то сверкнуть шаровой молнией – подпортить электронику, – перебрать множество кодов, разблокировать независимый от электричества магнитный замок. Лишь краем сознания я отмечала – здесь все дорогое, модернизированное. Стеклянные перегородки, экраны, нейтрализаторы полей, атронные смесители, мини-коллайдеры… 

Коллайдеры? Раньше бы мне вид сложной центрифуги о многом не сказал, но будучи Элео, я воспринимала не вид, а суть вещей.

И словно проснулась, временно откинула мысли о семье, перенеслась вниманием туда, где теперь находилась, присвистнула. Сюда же вложены миллионы корон, в это подземное хранилище техники, порошков и химикатов. Что за формулы они тут выводят? Вероятно, я бы потратила минуту-другую, чтобы разобраться, но в этот момент мой взгляд упал на широкий, заставленный пробирками стол, в центре которого лежала книга. 

Та самая. Нужная мне.

 

(Geoff Zanelli – My Name Is Barbossa)

 

Я смотрела на нее с придыханием. Для меня вдруг не осталось ничего другого, лишь страницы, ведущие в иной мир – мир сложных рун и измерений. Никто мне об этом не говорил, но я знала, что, если смогу их понять, смогу каким-то непостижимым образом совладать со временем. Вернуть себя прежнюю, если захочу.

И впервые задалась вопросом – а я захочу?

 

Далее «священное» писание я разглядывала уже дома.

Шел четвертый час утра; над океаном мигали звезды.

Я не понимала ни слова, точнее ни символа, несмотря на то, что не выходила из состояния эфира.

Я была книгой, я впитывала книгу, и она впитывалась в меня охотно, как роса в пересохшую землю, но понятные образы человеческому мозгу не являла. Читалась мной и оставалась неразгаданной, уходила куда-то на глубину, дешифровалась Элео-частью, но продолжала хранить свои секреты.

Что за черт?

К утру я выучила ее наизусть, зная, что однажды она поддастся пониманию, нужно лишь объединить человеческую и нечеловеческую частоты, стереть между ними грань. Объединиться самой, и тогда прозрачным станет знание.

Но все оказалось сложнее.

Много часов вне тела; визжал от попытки раскрыть неизведанное перегретыми шестернями мозг. Я ощущала, что нужно «обернуться», иначе начну гореть слишком быстро.

Незачем жечь себя неразумно.

Незачем…

Кое-как закрыла хрупкий от времени том. Все там, все в нем – про время, про возможность сдвигать линию жизни, а еще какие-то формулы для разнообразных веществ. Судя по потертостям, они горе-лаборантам были интереснее всего.

Величие – вот что я ощущала. Этим вечером я украла «врата», туннель в бесконечную силу. Конечно, ни один шпион Триалы им бы ни с кем не поделился, но людям его все равно не прочитать. Даже мне бы не удалось, останься я Леа и сформируй переводной алфавит. Чтобы понять эти символы, нужно стать ими, прочувствовать каждый. И еще того, кто их начертал.

Я смогу. Меня хватит.

Сами страницы можно отдавать – я зазубрила их так, что уже не забыть.

В человека я «кувыркнулась», когда небо над океаном принялось розоветь. И моментально обрушилась привычная беспомощность – паралич, боль, апатия. Хорошо, что рядом нет пистолета и нет возможности взять его в руку, чтобы застрелиться.

Пока меня терзали спазмы, пока вставали на место клетки, думалось почему-то о Судье.

Жаль, что я не успела наведаться к нему в гости. Хотя после встречи со своей семьей и всплеска рваных эмоций, скорее всего, я вывела бы на стене его замка фразу: «Верховный Мудак Аддара». Ни к чему выдавать себя раньше времени. Если враг сильный, лучше присмотреться к нему внимательно.

Тишина, депрессия, одиночество – таким замысловатым способом отыгрывался на моем настроении человеческий мозг, вырабатывавший до этого предельное количество гормонов счастья. Уравновешивался.

– А как тебя зовут, Судья? Есть у тебя имя?

Даже в момент полнейшей беспомощности, мне отчаянно сильно хотелось взглянуть ему в глаза.

 

Глава 5

 

(Jo Blankenburg – Jellyfish in the Sky)

 

– Мне бесконечно жаль, что мы встретились при таких неприятных для вас обстоятельствах, после этой… пресловутой «проверки» Трента. Поверьте, ее бы не случилось, если бы моя дочь – та девушка, с которой вы познакомились в офисе, – проводила вас сразу ко мне. А Трент, понимаете, он глава Королевской Гвардии, хоть и бывший. Недоверие в них неискоренимо.

Сворованная накануне книга проложила мне путь в этот дом, и теперь рядом со мной на заднем крыльце уютного, большого и утонувшего в зелени особняка сидел немолодой господин чуть за пятьдесят. Виски поседевшие, на макушке волос редкий, но все еще сохранивший первоначальный темно-русый цвет. Причесан аккуратно, одет тоже – видно, что человек спокойный, интеллигентный, терпеливый и много лет вращавшийся в высших кругах.

Иннарий Орм – этим именем мой нынешний сосед представился при встрече. И уже успел рассказать мне о том, что в прошлом он работал при дворе Министром по распределению финансовых потоков. Моему вопросительному взгляду кивнул – да, мол, не удивляйтесь, есть такая должность.

А после вздохнул. Порадовался тому, что давно уже не служит там, где раньше.

– Это все, – он неопределенно обвел рукой не то сад, не то временной отрезок, – очень запутанная история, и началась она тогда, когда я еще служил Триале, и мой отец, Кион Орм, тоже работал при дворе, но не Министром, как я, а обычным смотрителем восточного крыла. Собственно, там, где все и случилось…

Что «все» мне стало ясно из дальнейшего повествования.

Оказывается, Иннарий занимал бы свой пост и дальше, если бы однажды его пожилой отец не решил разобрать закрытую пыльную комнату, куда Королевский Провидец отправлял использованные после опытов вещи.

– Мы ничего не знали ни об опытах, ни о кристаллах, ни о том, что Короли во всем этом замешаны. Вот вы, Нова, знали, что в недрах каждого острова на Аддаре – каждого, я повторяю! – есть залежи своих собственных уникальных кристаллов, которые можно использовать в сочетаниях?

Я покачала головой. Удивительно сильно пахли алые розы, растущие вдоль деревянного ограждения; полдень обещал стать неприятно жарким, и я подумывала о том, чтобы скрутить над Энфорой грозу.

– Вот и мы не знали. И не узнали бы, если бы ни папа… Конечно, я видел, что множество расходов уводится «налево» под видом личных нужд королей, даже очень много, как я теперь понимаю, но тогда… Что я мог сделать тогда? Только молчать.

– А что случилось с вашим отцом? Можете рассказать по порядку?

– Могу.

В доме кто-то гремел посудой; из окна тянуло сдобой и ванилью. На кухне пекли.

Все началось тогда, когда пожилой Кион, теперь по причине слепоты и глухоты живущий в доме сына и его жены, зашел на старый склад и посмотрелся в некое старинное зеркало, поверхность которого была искажена кристаллической пылью. Пыль, как почтенный Иннар выяснил позже, была оставлена на зеркале (и еще на многих предметах, хранящихся там же) магом-провидцем, добывавшим для Королей секретные знания.

– Он использовал их – старинные тома Элео – и даже кое-что расшифровал. Понял, что для того, чтобы человеку обрести сверхсилу разного рода, нужно добывать эти кристаллы и смешивать их в различных пропорциях, и тогда можно летать, временно молодеть, видеть различные сны, обострять интуицию… Много чего можно.

И замолчал. Задумался о чем-то.

– Не доверяете мне? – поинтересовалась я, одновременно укладывая кусочки новых знаний в собственной голове.

– Вам? – Неприметное лицо, но в то же время приятное. – Вам я доверяю, как себе. Мой отец не рисует наших врагов, только помощников.

– А Трент считал иначе.

– Он старый вояка, такие не доверяют никому. А мы… вас ждали, Нова. Я каким-то образом чувствовал, что вы явитесь для того, чтобы помочь. Ничего, что я так прямо?

– Все в порядке.

Два года назад, после трагедии с отцом, Иннар взялся играть жестко: уволился, создал бюро, которое под видом поиска пропавших вещей вычисляло причастных к обороту порошка лиц, изымал кристаллы, выводил одного участника игры за другим.

– Я не приемлю несправедливость. Когда жены министров носят серьги с «синькой» и выглядят моложе, когда с трибуны вещает парламентер, а на его пиджаке прикреплена булавка, наводящая на обычных людей морок, когда сыновья вельмож поступают в колледж лишь потому, что могут позволить себе на сутки «идеальную память», вдохнув пару граммов взвеси. Понимаете, это целая империя… Если бы ни мой отец, я никогда не взялся бы это расследовать, но некоторые недоброжелатели из круга Триалы, включая самих Королей, используют то, что либо должно принадлежать всем, либо не должно принадлежать никому. Это не наше знание, чужое. Благодаря ему раса Элео когда-то отделилась от человеческой, трансформировалась в новый вид, сменила частоту своего существования. И эти… существа… понимали, как кристаллы работают и взаимодействуют, даже написали об этом книгу, а мы…

Мне кое-что становилось понятным. Нет, раньше я никогда не слышала о «порошках», хотя иногда встречала в газетах статьи о том, что где-нибудь на отшибе Софоса разбит новый незаконный карьер, и пойманные на нем работники отправлены отбывать срок в местах не столь отдаленных. Но я наивно полагала, что в разработках добывались драгоценные камни. Оказывается, нет.

И да, теперь, когда Иннар озвучил причастность кристаллов к усилению внутренних человеческих резервов, вдруг всплыло и в моей голове понимание – все верно.

– …фиолетовые, например, добывают на Кротосе, желтые – на Олиме, пурпурные – на Портане и так далее. Так случилось, что каждый остров – уникальное месторождение какого-то одного вида, и если смешать их правильно, можно даже получить бессмертие. Слухи, конечно…

Не слухи.

Элео мастерски владели не самими порошками, а их энергиями. На первых порах пользовались физическим материалом, после стали вычленять исключительно эфир, сами кристаллы добывать перестали. Записи оставили для потомков, для тех, кому будет предначертано пройти тем же путем.

– Понимаете, что творится в столице за кадром? Через экран телевизора мы слушаем голос Парламентера, а внимаем действию на наш разум некоей формулы. Покупаем новые крема в аптеке, и, сами того не зная, подвергаем себя восприимчивости к манипулированию. Берем одно, мажем на себя, едим, накручиваем на волосы… и никогда не знаем, что именно совершает с нами предмет. Разве это честно? Что случится с островами уже через пять, через десять лет, если не прекратить процесс сейчас? Вы украли бесценную для них книгу. Для нас, конечно, бесполезную… Но как сам артефакт! Если все останется как есть, нынешние Короли смогут править на троне вечно, народ в конце концов забудет, сколько им лет, решит, что они – Боги…

– Вы не боитесь мне все это рассказывать?

Иннар опустил голову. Пояснил после паузы:

– Мой отец рисовал кое-что еще, я эти рисунки Тренту не показывал. Вас во дворце, в логове Провидца. Вас и Судью…

Я заиндевела на месте в жаркий день. Помолчала, но продолжения не последовало.

– Ваш отец видит будущее?

– Да, с тех пор как посмотрелся в то чертово зеркало, будь оно неладно. – Бывший финансовый советник вздохнул. – Мы, конечно, работаем, но людей мало, и поменять систему, имея в наличии пять человек…

– Только пять?

Несмелая улыбка.

– Глупо звучит. Но все с чего-то начинали. В то, о чем я вам рассказываю, вовлечен я сам, моя жена и дочь, папа, как вы уже знаете, а еще Трент, Эдим и Кара. Сейчас я не говорю о сохранившихся у меня связях с действующими придворными министрами, Охранителями и другими «большими» людьми, от которых я получаю информацию. Предвосхищая ваш вопрос, скажу, что Трент – человек проверенный. Я спас его тогда, когда он был выброшен Триалой на улицу.

– За что?

Новый вздох.

– За то, что отказался убить незаконнорожденную девочку, дочь служанки, понесшую от среднего Короля. Тренту приказали избавиться от ребенка, а вместо этого…

– Он ее спас?

– Да. И приютил у себя. Его выпнули с позором исключительно потому, что спустя двое суток после приказа мы сумели-таки предъявить Провидцу обгоревший труп другого ребенка. Грустная история. Маг нам поверил, потому что мы срезали с Аэлы клок волос вместе с кожей – у нее до сих пор шрам, – приладили его с помощью «шепотков» Кары к почившей бедолаге. Благо Провидец не стал тратить время на полновесное дознание, только взглянул, поморщился и приказал хоронить. С тех пор спасенная девочка живет у Трента, она очень привязана к нему и Каре…

– Кара – сестра Эдима? 

– Двоюродная. Эдим был заместителем Трента по гвардейской службе, ушел вслед за начальником по собственному. Их всех за «дезертирство» лишили средств к существованию. Я купил им небольшой дом неподалеку от своего, до сих пор поддерживаю деньгами.

Не то чтобы мне это было нужно, но я зачем-то спросила:

– А девочка-принцесса может когда-нибудь взойти на трон?

– При определенных условиях, шанс сложиться у которых минимальный. Если отрекутся от короны нынешние Короли, если не оставят после себя сыновей, если среди дочерей она будет старшей, в общем, масло масляное…

– Но все-таки может?

– Да. – Иннару тоже было жарко в классическом пиджаке поверх рубашки; ветерок на крыльце не спасал. Человек, привыкший одеваться классически, верен своей привычке до конца. Я встречала таких в прошлой жизни, в основном в академиях. – Но убивать из-за мизерного шанса на трон? Ее мать умерла при родах, других родственников нет. Аэла росла на кухне, питалась едва ли не из корыта, младшая повариха выдавала ее за свою дочку, пока не нашелся предатель, не доложил «наверх». А когда пришли с саблями, начали резать, чтобы сообщили, где она прячется… В общем, она молчит теперь.

– Всегда?

– Да, всегда. Не улыбается, не говорит, на лице тоже шрам, потому что задел ее один…

Министр не сматерился только потому, что никогда не позволял себе бранных слов. Смысл остался мне ясен.

– Собственно, я рассказал вам все это, чтобы вы понимали – ни Трент, ни Кара, ни ее брат не предатели. Максимально проверенные люди, мои соратники и моя команда. 

«А вы?»

Ему хотелось спросить, узнать больше о той, чьи портреты давно начал рисовать его слепой отец.

– А я, видимо, появилась, чтобы вам в вашем деле помочь, – пожала я плечами.

– Но каким образом?

– Каким? – Вдалеке начало грохотать; природа, словно откликнувшись на мой призыв, накручивала грозу медленно и верно. Чуть посвежело. – Видите ли, у меня есть некие несвойственные людям способности.

«Из-за порошков?»

Он не задал этот вопрос вслух, лишь мелькнул в ауре быстрый флер нежеланного им самим разочарования.

– Нет, не из-за порошков. Просто я… не совсем человек.

С тем, кто только что поделился с тобой огнеопасной правдой, хочется быть честной в ответ.

– А кто же вы? Если вы не скажете, я не обижусь – ваше право.

Этот дом был хорош. Своим спокойствием, атмосферой, идиллией. В нем жили хорошие честные люди, и потому дышалось здесь легко, и почему-то хотелось задержаться.

– Ваша тайна в обмен на мою, – я улыбнулась, знала, что он не сдаст. – Дело в том, что я наполовину Элео.

– Что?!

Мы молчали. Точнее, молчала я, Иннар пытался сохранить вежливое выражение лица, но выходило плохо, мешала ядреная смесь из удивления и любопытства.

– Видите ли, я умерла три года назад, – пояснила я просто, – но почему-то умерла «не так», как умирают другие. Переместилась в долгий осознанный сон, сместилась по частоте.

Ни к чему ему детали моей прошлой жизни, а также ее желания, намерения, имена, подробности.

– И попала к ним, к людям Элео. Провела у них какое-то время, а после очнулась здесь, на Аддаре. Наверное, остались у меня незаконченные дела.

– Так вы… можете прочитать книгу?

При всей его вежливости и терпении мыслил министр бритвенно-остро.

– Я пыталась этой ночью. Прочитала и даже поняла все некоей своей частью, но она глубоко внутри, не могу пока вывести смысл на поверхность.

Заволновались от первого резкого порыва деревья, прошелся по распаренной коже свежий, пахнущий скорым дождем ветер.

Иннар хотел доказательств. Не как человек недоверчивый, жаждущий, но как мальчишка. Скромный, и потому тихий, изнывающий изнутри от любопытства.

Я соткала собственную руку из воды, протянула ее ему – слева от меня перестали дышать.

«Смотри, убеждайся».

Моя рука «текла», не покидая формы локтя, запястья, ладони, пальцев – этот фокус не будет стоить мне после глубокой апатии, лишь ее следа.

«Папа! – хотелось крикнуть ему, как когда-то в детстве. – Папа, ты только посмотри на это!» Но отец его не увидит и не услышит. Потому Иннар впитывал глазами зрелище, подобного которому раньше никогда не видел.

– Как?.. – спросил, как когда-то Кара. – Как это все случилось? Как вы умерли?

– Это неважно. Важно, что я снова здесь.

Когда он заговорил, я вернула себе нормальную руку. Поморщилась, чувствуя боль в нервных окончаниях, костях и суставах. Снова кожа, сухожилия, человеческие клетки; Иннар то и дело бросал взгляды на мою конечность, как на реквизит именитого фокусника. Ему было о чем подумать, ему все еще хотелось удивляться, смаковать и восхищаться, но я прервала:

– Так каким образом можно максимально быстро преломить подпольную систему распространения порошков между «своими»?

С кухни уже непозволительно вкусно пахло сладкой выпечкой; воздух пропитал запах ягодной аскорбинки, от которого у меня текли слюни, как у черничной тли.

– Снять с должности Королей.

– А у кого-то есть для этого полномочия?

– О да, – Иннар невесело улыбнулся. – У Верховного Судьи Аддара, если мы добудем для него достаточно доказательств.

И вновь Судья. Везде он. Значит, скоро.

– Так в чем же дело? Нужно добыть доказательства? Назовите мне имена, адреса…

Не зря мне приснилась квартира «бюро», не зря встретились эти люди. Чем дальше, тем крепче переплетались наши пути. Они нужны мне, я нужна им. В тонкостях поможет разобраться время.

– Все не так просто, Нова. 

– Почему?

– Потому что мы не знаем, на чьей стороне играет Судья. Видите ли, когда-то Аид Санара был известен своей жестокостью и непримиримостью к коррумпированным придворным чинам, даже многих из них упек за решетку, некоторых казнил. А после затих, залег на дно. Почему? Не потому ли, что ему хорошо заплатили? Стал получать свою долю, процент?

Аид. Санара.

Меня клинило на звуках его имени, словно сбоил внутренний счетчик, словно нарушались привычные законы Вселенной.

«Непримиримый. Жестокий. Многих упек за решетку…»

– А если бы вы знали, что он не на стороне Королей, отправились бы к нему?

– Полагаю, да. Потому что он стал бы единственным способом повлиять на ситуацию. У него есть полномочия.

Наш разговор мог бы продолжаться до ночи, но вдруг на крыльцо, держа в руках тарелку с клубничным пирогом, вышла улыбчивая полноватая женщина.

– У нас гостья, Иннар, а ты даже чаю не предложил.

Женщина видела мои портреты и потому в ее глазах отблескивала надежда на то, что теперь что-то изменится. Колесо жернова двинется, проскрипит в его лопастях песок и начнется движение. А пирог был тем же самым, как вчера, – с душой.

– Значит, вы тот самый повар, который угостил меня вчера двумя вашими творениями.

Жене министра тоже под пятьдесят, но на щеках все еще есть румянец, а убранные в неплотный узел волосы совсем не портит седина.

– Значит, это для вас Трент попросил у меня угощение? А я все гадала, с чего бы это он, вечно молчаливый, пришел просить?

«Заходил ко мне мириться».

– Майа, познакомься, это Нова. Наш новый… друг.

Мне протянули теплую, чуть влажную ладонь.

– Обещаете заходить к нам чаще?

Я кивнула до того, как успела подумать. Что ж, семьи у меня нет, а заходить куда-то всегда приятно.

– Сейчас вынесу вам приборы и чай.

Майа удалилась.

 

– Я сумею понять, какие намерения у Судьи и во что он замешан.

Наш разговор на крыльце продолжился уже после двух чашек чая и доброй половины пирога. Шалил поднявшийся ветер, но разговору пока не мешал.

– У вас есть такие способности?

– Есть. Я вижу людей насквозь. В прямом смысле.

– Но Судья… не совсем обычный человек. Боюсь, что в нем самом сосредоточено столько силы, что…

– Я справлюсь.

– И все равно я очень беспокоюсь за вас, Нова. Вы уникальны, а Аид… Про него говорят разное, но все сходятся в своем страхе относительно его беспощадности. Он почти всемогущ и…

– И все же ничего не сможет мне сделать.

– Вы уверены?

– Я уверена. Так как мне с ним встретиться?

Иннару хотелось меня уговорить. И он мог бы попробовать: «Время на нашей стороне. Соберем достаточно улик, будем действовать неторопливо и тонко. Если уж мы с вами встретились, если уж вы нашлись…»

Ему хотелось подружиться со мной и дружить так долго, чтобы моя «водная» рука перестала его удивлять, чтобы успеть наесться чудесами, надышаться ими. Мое присутствие вдохновляло, как новый источник живительной влаги. Слепой отец ослеп не зря, он предвестил приход в команду нового соратника – могучего, удивительного, сильного.

И все же в одном он был неправ – время на их стороне, но не на моей.

– Так как мне увидеться с Судьей?

Министр вздохнул. Сдался. Любым приключением, когда перестаешь быть в нем пешкой и превращаешься в главного героя, хочется наслаждаться. Неспешно проходить клетку за клеткой, биться с врагами, после честно праздновать у костра, глядя в небеса, полные звезд, предвкушать новый шаг и новый бой. Запивать все это роскошным сидром, сваренным из яблок собственного сада, обниматься, деля радость с женой, давать «пять» соратникам, строить новые планы…

Я его всего этого лишала. Что ж, иногда приходится ходить через десять клеток сразу.

– Наведаться к нему в замок?

А в тоне сомнение, неуверенность. Сам министр не хотел бы быть там гостем.

– Скучно, – качнула я головой. – Неэффектно. 

– Не... что?

Он смотрел на меня круглыми глазами не моргая. Мне же пришла в голову чудесная идея.

– Скажите, а если я верну корону? Кто меня будет судить?

– Конечно же Санара! Дело передано ему, Короли жаждут крови. Постойте, а корона…

– Да, у меня.

Иннар три раза пытался захлопнуть рот, но его лицевые мышцы на пару секунд отказали:

– Скажите, а зачем вы ее взяли?

– Поносить.

Улыбалась я совсем по-девчачьи.

– Поносить?

– Ага.

– Просто…

– Да, просто. Значит, судить меня будет Санара? И спешно?

Будет торопиться на встречу со мной. Удивляться, почему вор пришел сам?! Мне нравилось! 

– Он вас казнит! – Впервые на моей памяти министр разволновался.

– Он попробует.

– Он… Нова, вы едва ли понимаете, с кем на встречу собираетесь. И при таких условиях…

– Так гораздо эффектнее, да?

– Вы мыслите…

– …как сумасшедшая?

Иннар запнулся. Покраснел почти незаметно, будто от раздражения, на самом деле от смущения.

– Да. Извините.

– Просто я мыслю как человек, лишенный страха.

– Это… не одно и то же?

– Близко. Наверное. Но вы же хотите выяснить, на чьей стороне играет Судья?

 

Пирог мне завернули с собой. Сложили в пакет вместе с одноразовыми вилками и салфетками – не знали, как еще проявить заботу. Тепло. Из этого сада, из плетеного кресла не хотелось уходить – редкие люди умеют создавать такую атмосферу.

Иннар старался не выказывать беспокойства, но опасался того, что я больше не вернусь, что ход с возвращением короны крайне ошибочный, что лучше было бы не спеша…

– Я дам вам знать, когда появятся новости.

– Нам ждать, когда вы заглянете в гости? Трент передал, что у вас нет мобильного.

– Я его куплю, – я улыбнулась. Жаль, что не посмотрела дом, не прошлась по комнатам, не познакомилась с Кионом. Но все еще впереди. Встреча с Санарой важнее, она влекла меня к себе, как распахнутое жерло вулкана желающего погреться мотылька.

– Конечно, звоните. Сейчас запишу вам свой номер…

Мне передали вырванный из блокнота лист. Провожали вдвоем – Иннар и Майа.

Стояли они обнявшись.

 

*****

 

Замок Доур. 

 

Аид.

 

(Fearless Motivation Instrumentals – Capacity [Epic Background Music])

 

Мыслей о том, почему в этом конкретном случае не выстраивается Мост Времени, он касался так часто, что они, как иероглифы на скалах Ардики под пальцами туристов, стерлись, потеряли выпуклость и объем. 

Он сам не желает обратно? Опасается, что ситуация пойдет по тому же сценарию? Не хватает твердости намерения? Силы? Чего?

Глаза Мики со старой фотографии смеялись над Санарой, так ему казалось.

«Думал, что всемогущ? Предрек мне страдать? Страдай сам…»

Она не себе повесила в тот день камень на шею, а ему. И вот уже сколько лет он нес его не сгибаясь. Устал как собака, но ни единому человеку не признался бы в этом; Аид вообще никогда и никому не рассказывал эту гнетущую историю, ошибку молодости.

Как ему может не хватать силы, если уже тогда, когда его молодого отыскал Провидец, ее коэффициент превышал мощь коллег в два с половиной раза? А теперь в шесть. Хорошо, что с таким ее количеством он теперь не идет «вразнос», потому что это было бы страшно.

И это было страшно – тогда, давно…

 

Черная пасть раззявилась в нем вместе с появлением дара. И она – невидимая, но ненасытная, – постоянно хотела жрать, а точнее, судить. Карать, выносить приговоры, приводить их в исполнение. Она, как адская яма, не имеющая дна, всегда мечтала только о мести, и Санара опасался думать о том, что о мести она мечтала не всегда справедливой. Лишь бы летели в стороны руки, головы и кости, лишь бы работала мясорубка… А топливо – кровь.

Чем сильнее и старше становился Аид, тем сильнее бурлил в нем черный голод. Он не унимался, когда Санара ел, спал, ходил в туалет, думал о стороннем. Им, молодым Судьям в Школе Закона, объясняли методы объединения с собой, некоей гармонии, но в его конкретном случае они не работали – «жор» не унимался. Где-то внутри всегда имелась собственная тюрьма, выпусти из которой он монстра и окружающим несдобровать.

«Способ номер один – еда, – объясняли наставники, – не допускайте голода физического, чтобы не наступал моральный». Мимо. Секс? С ним у принципиального Санары, желающего, чтобы с ним занимались любовью, а не просто трахались, не задалось. Алкоголь?.. 

С алкоголем пришлось завязать. Потому что в тот единственный раз, когда он напился (ему было уже тридцать, и он верил, что научился полностью контролировать себя), он впервые пошел в настоящий разнос. Расслабившийся и безбашенный вскрыл вдруг внутреннюю клетку, решил – какого черта? Монстр желает жрать? Пусть подавится! Вокруг полно людей, они не безгрешны, пусть треклятый режет, рубит и властвует… Может, наконец, насытится.

И впервые вечером в окружении младших помощников вышел на улицы Энфоры.

До сих пор помнил – он не шел, парил. Ощущал себя черным богом, смотрел прохожим в глаза и мгновенно выносил вердикты. Ему, как другим Судьям, на это не требовалось времени. Хоть раз своровал? В тюрьму. Прелюбодействовал? На рудники. Сквернословил? На очистительные работы – на шхуны, галеры, в порты… Простой люд попрятался быстро, сообразил, что вечерами, когда открываются ворота Доура (а Санара к тому времени полноценно вступил в должность), на улицу выходить нельзя. И за одну неделю столица опустела, как при чуме, а Бедикен заполнился на добрые тридцать процентов.

Выпущенный на свободу зверь обратно в клетку не хотел, а Аид не желал терять ощущение полного безоговорочного могущества. Попрятался народ? Он стал наведываться в дома сам, неожиданно понял – чем богаче врата, тем грешнее поставивший их хозяин… А ему не смели не открывать.

Когда он пересажал восемнадцать министров, четырнадцать придворных, снял с должности двух советников и казнил почти три дюжины мелких чиновников, ему впервые позвонил король.

Разговор вышел опасливым, скомканным. Трубка подтверждала, что да, конечно, Санара имеет право почти что бесчинствовать, но не лучше ли достопочтенному Судье взять отпуск за счет казны с полным содержанием? С двойным?

Как сейчас, Аид помнил собственный кабинет, опустившуюся на замок ночь и жор, который от проявленной вседозволенности не утих, наоборот, усилился до критической отметки. С большой вероятностью дальше он постучал бы в Королевские врата, заявил бы о глобальной проверке придворных и за одни сутки вычистил бы штат целиком. Короли об этом догадывались. Конечно, Судья вправе… На то он и Верховный. Но лучше все-таки отдохнуть.

Они – трое жирняков – никогда не смотрели в его глаза. А он не мог этого требовать без веского повода, хотя иногда очень хотел.

Однако чувствовал – Болдин прав. Аид потерял чувство меры. Еще одна «некомфортная» для двора зачистка и ему самому назначат проверку вменяемости, которую он, с черным монстром внутри, у зеркала Справедливости не пройдет. Слишком большая сила, слишком мизерное понимание того, как ей управлять.

В трубку тем вечером он ответил, что на отпуск согласен.

Пить перестал совсем; на собственное отражение не смотрел – глаза слепили белым, как прожектора.

Народ по вечерам не выходил из домов еще восемь дней.

 

Ступивших на черный путь Судей, так называемых «съехавших», снимали конституционно – процесс сложный, неудобный.

Аид не хотел стать очередным. За всю историю островов Аддара такое случалось трижды, а он имел все шансы заполучить почетный четвертый номер. Ему нужно было научиться сдерживаться. Срочно.

И неизвестно, куда повернула бы его жизненная история, если бы одним из вечеров, в приступе злого бессилия, вновь терзаемый жаждой слепо карать, он максимально не удалил бы себя от людей и не поднялся бы на самый высокий в округе холм Мифос.

 

Мифос часто тонул в облаках, но тем вечером стояла на удивление тихая ясная погода. Океан как на ладони – гладь лазурной синевы, белая лента прибрежных волн, суетная суша. Здесь было спокойно и здесь же стояли Древние поющие ворота, к которым иногда приходили монахи – молились, испрашивали мысленных советов, подносили цветущие в монастырских садах оранжевые цветы Рикхи.

Их лепестки лежали и вокруг того бревна, на которое Санара присел. Что он искал здесь? Ответы, душевный покой? Сам не знал. Наверное, редкого для него покоя и тишины, минуты умиротворения, а может, прощался. Устал до непроходящей черноты в зрачках, до апатии в сердце. Не столько устал судить, сколько утомился жаждать судить…

И вздрогнул, когда несколько минут спустя обнаружил возле себя человека. Не старого и не молодого, в непривычной для столицы одежде – серебристом костюме из мягкой, чуть шуршащей ткани. Турист? Призрак? Нет, Ворота, конечно, при определенных обстоятельствах «пели», но призраков не испускали. Значит, идиот, потому что только идиот не узнал бы Санару по черной хламиде, которая к тому времени прочно приросла к его облику и прозрачной уже не делалась.

– Не можешь выйти из рабочего режима? Могу научить.

Аид отвык от простого к себе обращения. От обычного, как в детстве, тона, когда тебя звали на речку или просили купить молока, от фраз, не начинающихся со слов «Ваше Святейшество» или «Ваше благородство». От последней он особенно сильно зверел, потому что никогда – НИКОГДА, начиная с семнадцати, – не ощущал себя благородным.

– Ты кто такой? – спросил устало и недобро. Пока не поворачивался, знал, что этот миг станет для не вовремя попавшегося ему на пути дурака последним днем свободы.

– Я? – а в тоне собеседника ни тени страха. – Я тот, кто пришел сообщить тебе, что рядом – на расстоянии вытянутой руки – имеется еще один мир. И мне требуется в него Судья. Такой, как ты. Который мог бы мгновенно корректно оценивать ситуацию, выносить приговор, карать, если нужно. А то у нас там, знаешь ли, непаханое поле. Да и отряд… не полный.

Кажется, незнакомец улыбался.

Санара редко в своей жизни удивлялся. Не сделал этого и теперь – сейчас он повернется, увидит перед собой сумасшедшего, не догадавшегося вовремя убраться с пути, обрежет ему пару нитей, держащих лицевые мышцы и помогающих губам улыбаться…

Аид вздохнул. Без горечи, без сожаления – он не виноват. Тот, кто ему встречается, приводится на свидание самой Судьбой, иначе никак.

И повернулся.

А когда повернулся, понял, что смотрит в глаза Вечности.

 

Так он познакомился с Дрейком. Не удивился, когда начал вдруг жить на два мира, наоборот, испытал гигантское облегчение. Там, на Уровнях (*Больше о Мире Уровней – его обитателях и устройстве – можно прочитать в книге «Игра Реальностей. Дрейк»), он мог отдыхать, если требовалось, сколь угодно долго. И там же новый Начальник подарил ему уникальную возможность – создал в недрах Реактора, в Пантеоне Миражей, отдельный «черный» город. Город «грешников», город, населенный преступниками.

– Руби, казни, – пояснил человек без возраста. – Наслаждайся. Время не идет.

И Санара впервые ступил туда, куда мечтал – на «свою» территорию.

Там, на улицах, ничем не отличающихся для него от настоящих, Аид потерялся на неделю, может, на две. На месяц? Ему встречались палачи, убийцы, насильники, воры, грабители, самые настоящие нелюди… И он впервые целиком и полностью выпустил на свободу монстра. Рвал, жевал, четвертовал, выплевывал и вновь распахивал зубастую пасть. Он познал вдруг то, что хотел – полное внутреннее беззаконие и вседозволенность. Выносил такие меры наказания, от которых собственные волосы вставали дыбом, поражался собственной изобретательности, тут же изыскивал новую жертву, благо в черном городе их хватало. И они никогда не заканчивались.

Там, где не властвовали Короли, где ему не грозила проверка зеркалом, Санара провел много времени, очень много. Если бы кто-то однажды вывернул Пантеон наизнанку, улицы Лоррейна залили бы реки крови – багровые «винные» потоки в смеси с потрохами…

Когда он в конце концов вышел из Пантеона наружу, почти сумасшедший и – о, чудо! – насытившийся, его глаза впервые с момента семнадцатилетия не светились белым. Зеркало отражало чистые зелено-голубые зрачки, цвет которых он забыл.

Кабинет Дрейка он искал почти полчаса – не привык тогда еще к Реактору и его бесконечным коридорам, желал узнать, куда можно бросить «кости», передохнуть. А после уточнить, в роли кого его хотят видеть на Уровнях? Если еще хотят…

И испытал огромное облегчение, когда встретили его не настороженно, но как друга. Взглянули на прояснившиеся зрачки и удовлетворенно выдохнули:

– Ну наконец-то!

 

Из воспоминаний Санара вынырнул, как из долгого сна, вздрогнув. Очнулся сознанием, взглянул на фото Мики, убрал его в альбом.

Бессмысленно. Вновь не сегодня.

На короткий момент ему показалось, что кто-то чужеродный, невидимый и очень легкий наблюдает за ним с гобелена – хотел было проверить, подойти…

Но зазвонил в кабинете телефон.

Опять Королевская линия.

И нет, вора он еще не нашел.

 

Глава 6

 

Тюрьма Бедикен. 

 

Аид.

 

(James Dooley – Destroyers in the sky)

 

 

– Патрон, он объявился! Точнее… она!

– Кто?

Аид терпеть не мог писанину, а также свой хоть и просторный, но мрачный кабинет в Бедикене, где должен был проводить по часу в день – ставить подпись и печать на каждом отправляемом во дворец отчете. Проверять тщательность и правдивость описанных событий и сверять даты. Давно хотел переложить бумажную рутину на кого-нибудь другого, но вот незадача – передавать печать с личным гербом ему запрещал закон, и посещать этот кабинет приходилось и в рабочие дни, и в выходные. Все потому, что чтиво столичной криминальной хроники Королям заменяло и разговоры с народом, и сплетни, и, по всей видимости, телевизионные сериалы. О чем еще говорить за завтраком, как ни о том, сколько человек поймано, казнено и выслано с Софоса без права на возвращение? Сомнительное развлечение, но логику «голубых» кровей разве поймешь?

– Вор! Вор Короны!

– Что?

Он даже простил младшему служащему забытый стук в дверь и пресловутую приставку «Ваше благородство».

– Да. Явилась с повинной сама, принесла регалию в сумке, отдала начальнику тюрьмы… Корону уже проверили на наличие повреждений, «стрелу» молниеносно отправили Королям, те назначили казнь на двенадцать.

Санара, кажется, перестал успевать за собственными мыслями. Почему не к нему? Зачем так скоро сообщили Королям, ведь он планировал побеседовать с вором сам?! Провести полноценное дознание – глубокое, глубже некуда, – а теперь, как выяснилось, опаздывал на казнь, которая без него не имела права состояться.

– Кто посмел? – прорычал, стремительно поднимаясь из-за стола.

– Ну так как же, – тут же стушевался помощник, – приказ «оттуда»…

И указал куда-то наверх, сквозь толщи каменных перекрытий в облака, имея в виду, конечно же, Дворец.

– Сколько времени?

– Без пятнадцати двенадцать.

– Суки.

Кажется, он сматерился мысленно, но оказалось вслух – парень с узким бледным лицом и длинными жидкими волосами сделался еще бледнее. Тут же сделал вид, что ничего не слышал, стремглав выбежал из кабинета вслед за шефом.

 

– Господин Журда тоже поначалу не поверил, но девушка, в смысле вориха, написала заявление по форме, созналась в краже. Экспертиза уже пришла – камни в порядке, царапин на золоте нет, иначе бы линчевали…

– А так?

– Так назначили «полет в бездну».

И это уже через четырнадцать минут. Санара был не просто зол, он был в ярости. Хотя какая разница, ведь вместо настоящего вора, он был в этом абсолютно уверен, пришел другой, подставной человек. Запуганный шантажом или купленный обещанием больших денег семье после казни – Судьи встречались с подобным не реже раза в неделю.

Что ж, ложь он вычислит быстро, попробует отыскать через «фальшивку» путь к настоящему вору, успеет вызнать все, на что хватит времени. А после тот, кто продался, совершит последний в своей жизни полет с высочайшей на Софосе скалы Клеф.

Все просто. Понятно. И все же…

Раздувались в предчувствии чего-то необычного ноздри; развевались, как крылья, полы черной хламиды.

За его широким шагом едва поспевал запыхавшийся помощник.